Под знаком тибетской свастики - Фридрих Наумович Горенштейн
- Какие же?
- Надеть шелковые чулки и пойти к “Максиму”, видишь, какая я осталась куртизанка.
- Бедная, - сказал я и поцеловал ее.
- О другом, Коля, мы уже и мечтать не можем. Сидеть в собственном имении на балконе, заросшем жасмином, пить чай с маминым вишневым вареньем и читать Толстого. Это несбыточные мечты. Мама умерла, имение разграблено и сожжено милыми нашими крестьянами, в которых Толстой учил нас видеть основу природного и божеского.
- Зачем же упрекать крестьян в нарушении заповедей, если мы все их нарушали. Когда-то на меня, молодого студента, произвела очень сильное впечатление статья Толстого ”Не убий никого!”, - сказал я. - Это правильная мысль в подтверждение древнего закона не содержит в себе, однако, объяснений, где лежит препятствие, мешающее ее осуществить - вне нас или внутри нас? Вот в чем вопрос, как сказано в “Гамлете”. Не есть ли желание убивать тем эгоистическим животным побуждением, на котором держатся все политические преступления и доктрины? Древний инстинкт, которому так тяжело противопоставить даже самые разумные нравственные идеи.
- Что же делать?
- Что делать? Не знаю. Жить и не бояться смерти. Мне кажется, ужас перед смертью делает человека убийцей. Иногда самоубийцей, но чаще всего убийцей других. Впрочем, это называется также инстинктом самосохранения, или в нашем военном деле солдатской доблестью и храбростью. Как часто бывает в философии, круг замкнулся вопросом о квадратуре круга. Слова становятся бессильны, остается только безмолвная вера и безмолвная красота природы, этой земли, лугов, сочных листьев, травы, голубизны бескрайнего неба, пения птиц.
Меж тем казаки, ехавшие следом, тоже любуясь красотой окрестной природы, вели меж собой нехитрые свои разговоры.
- После красной мобилизации вернулись мы к осени, - говорил один, - да сено докашивали еще в октябре.
- А Унгерн пришел - и вовсе разорение, - сказал другой.
- У нас в Забайкалье паров запасти не успели, сеять придется по старым жнивьям. Ежели лето засушливое - все сгорит. Урожай выйдет сам-два, а местами не взять даже и затраченных семян.
Он вздохнул и вдруг, встряхнув чубатой головой, весело запел:
- Скакал казак через долину, через маньчжурские края.
Казаки хором подхватили:
- Скакал казак через долину, через маньчжурские края.
- Кисет казачка подарила, когда казак пошел в поход, - пел казак.
- Она дарила-говорила, что через год будет твоя, - подхватили казаки.
146. Сцена
Когда подъехали ближе к озеру, среди веселых весенних запахов вдруг повеяло вонью.
- Это, ваше благородие, с китайских огородов говно воняет, - простодушно объяснил один из казаков. - Вон, глядите, китайские огороды.
Неподалеку от озера стояла большая китайская фанза, а возле нее столб с доской. “Таможня” было написано на четырех языках: монгольском, китайском, русском и английском. Вокруг фанзы простирались огороды, с которых и пахло не слишком приятно. Навстречу нам торопливо вышел худой, очень загорелый китаец.
- Я начальник таможни Ца Ши, - сказал китаец, склонившись в вежливом поклоне.
Следом за ним вышло четверо мрачных парней, тоже поклонившихся нам по-китайски.
- Это мои служащие и сыновья, - улыбаясь, сказал китаец.
- Куда вы следуете, уважаемые гости?
- Мы следуем в Маньчжурию, - ответил я, - но хотим прийти туда мирно. Мы белые, уходим от преследования большевиков.
- Белые, красные, - закудахтал по-куриному китаец, - всюду война. Раньше я получал жалованье из Урги. Но теперь, когда в Урге правит великий вождь монгольского ю рода Сухэ-батор, я не получаю жалованье, живу с огорода. Мы с моими служащими работаем с рассвета до ночи на огороде.
Я слез с коня и приказал казакам спешиться.
- Пока будут вестись переговоры с китайскими властями, мы разобьем здесь лагерь, - сказал я, - дашь нам овощей и других продуктов, мы заплатим.
- Я бедный человек, - закудахтал китаец, - я живу с огорода. Ежедневно я собираю в русских хуторах помет животных, золу, обрезки овощей и бросаю их на грядки.
- Ты хочешь аванс? Доктор, выдайте ему аванс.
Доктор, который одновременно исполнял обязанности казначея, отсчитал деньги, достав их из кожаного мешка. Китаец пересчитал ассигнации и заодно сгреб серебряные монеты.
- Очень хорошо, - сказал он, - я бедный человек, я собираю также листья, коренья, падаль, гнилую рыбу, кости, остатки волос от бритья - все-все, что у вас останется, дорогие гости, отдавайте мне.
Он что-то сказал одному из своих сыновей.
- У него нехорошие глаза, - шепнул мне доктор, - надо быть с ним осторожным. Он, безусловно, связан с китайцами на той стороне и может привести сюда китайских солдат.
- Возможно, - ответил я, - надо выставить караул. Я слышал, что одиноких беглецов или мелкие группы белых офицеров и солдат китайцы старательно вылавливали, чаще убивали на месте, иногда бросали в тюрьму. Но мы все еще представляем собой грозную силу в несколько сот хорошо вооруженных всадников с пулеметами. К тому же теперь Монголию заняли красные и Чжан Долин должен видеть в нас своих прямых союзников.
Опять появился улыбающийся китаец.
- Дорогой главный гость, - сказал он мне, - я хочу вам кое-что показать. Сюда, сюда, дорогой главный гость, - улыбаясь, он повел меня за фанзу и указал на большую отхожую будку. На ней большими красными буквами было по-монгольски, по-китайски, по-английски и по-русски написано: “Счастье тому, кто вошел”.
- Когда вам и другим дорогим гостям потребуется, приходите сюда посидеть.
Как раз во время нашего разговора двое сыновей китайца черпалом таскали из отхожей будки содержимое ведрами.
- Ца Ши, вы великий огородник, - сказал я и поспешил уйти.
147. Сцена
Второй наш мирный день был очень солнечным и теплым.
Мы разбили лагерь на берегу маленькой горной речушки, впадав шей в озеро. Солдаты отправились купаться, стирать белье и одежду. Слышался их смех и веселые голоса. Вскоре земля вокруг была усеяна яркими желтыми, красными, синими и зелеными пятнами простиранного белья, расположенного на траве для просушки. Повсюду навалены были горы седел и амуниций. Ряды винтовок в безупречном порядке составлены в пирамиды по пять штук. Над двумя полевыми кухнями, захваченными нами у красных, в небо поднимался голубой дымок. Весеннее солнце мягким покровом окутывало все вокруг. В целом картина производила впечатление полногомира и покоя.
За долгие месяцы я не брал в руки никакой книги и теперь решил воспользоваться передышкой и почитать. Но едва я раскрыл лермонтовский томик, как вошел дежурный и
