Семь престолов - Маттео Струкул
Казалось, все обитатели замка — вельможи и солдаты, фрейлины и камеристки, слуги и советники — разом покинули его вместе с духом Филиппо Марией Висконти, когда тот дожил свои последние беспокойные часы.
В толпе раздались яростные крики. Несколько человек бросились вперед: они сжимали в руках дубинки и палки, твердо намереваясь пустить их в ход. Толпа понеслась за ними по направлению к покоям герцога. Они промчались через сады, внутренние дворики и роскошные галереи, взлетели вверх по лестницам, бездумно круша все вокруг, топча цветы, уродуя фонтаны, ломая растения, раскалывая статуи.
Наконец разозленные миланцы добрались до покоев бывшего правителя. Мятежники хватали великолепные одежды из бархата и шелка, опустошали сундуки и шкатулки, набивали карманы золотом и драгоценными камнями, портили фрески, били зеркала и хрустальные кубки, давая выход своей злости. Никто не задумывался, не навлечет ли грабеж новые беды на их головы: миланцы и так познали все возможные несчастья за время правления герцога.
В замке не было ни служанок, которых можно изнасиловать, ни солдат, которых можно убить, а потому ярость толпы не утихала.
Забрав все ценное и изуродовав комнаты, миланцы принялись рвать знамена и гобелен с голубем на фоне солнечного диска. Кто-то поднял на четырех башнях флаги Золотой Ам-брозианской республики с изображением святого Амвросия поверх креста святого Георгия и надписью Libertas[20].
Им хотелось стереть этот замок с лица земли, обратить его в прах, превратить в гигантский склеп, но внутри не было никого и ничего, что утолило бы их жажду мести. Конечно, миланцы с радостью тащили награбленное добро, хохотали и пили вино из погребов герцога, топтали знамена своего мучителя, но, выплеснув ярость и поглумившись над тем, что осталось от оплота власти, они почувствовали странную опустошенность.
В Милане установили республику. Двадцать четыре бравых капитана — защитника свободы заняли место безумного калеки-герцога, но способны ли они были что-то изменить? Не сделает ли отсутствие лидера, пусть непредсказуемого и вызывающего всеобщую ненависть, слишком слабым прежнее герцогство?
Большой совет девятисот якобы должен был защищать интересы народа, но простые миланцы хорошо понимали, что надеяться на справедливость смысла нет: хоть в совет и выбрали по сто пятьдесят представителей каждого из шести районов города, все это были влиятельные и богатые люди, неукоснительно блюдущие собственные интересы. Так что, по правде говоря, велика ли разница между одним герцогом, пекущимся лишь о себе, и целой группой, делающей то же самое? Оставался и другой вопрос: теперь, когда Филиппо Марии Висконти больше нет, как поведут себя другие города, входящие в состав герцогства? Согласятся ли они присоединиться к знаменам республики или решат отделиться, объявят себя независимыми государствами или, хуже того, частью других образований, той же ненавистной Венеции? Вот почему даже в самый разгар безудержного грабежа, ломая на куски роскошную мебель герцога и обвязывая веревками то, что можно утащить, грузя на тележки домашнюю утварь и набивая драгоценностями сумки и кошельки, миланцы чувствовали себя одновременно разбогатевшими и потерянными. После опьяняющей вспышки гнева, ненадолго забывшись в наслаждении от разорения замка, люди словно просыпались, стряхивали с себя наваждение варварского безумия и вспоминали, что их будущее туманно как никогда.
Едкий запах разгоравшегося пожара достиг тех, кто еще мешкал в поисках ценностей, и горький привкус потери проник в сердца миланцев, неся с собой умиротворяющий яд ожидания очередных испытаний.
ГЛАВА 66
НА ЗАЩИТУ МИЛАНА
Миланское герцогство, Кремона, замок Санта-Кроче
— Вы знаете, что на площади Дуомо развели костер и сожгли все документы герцога? Мой отец умер, а меня не было рядом! Как вы могли так поступить со мной? Вы просто тянули время: поехали из Анконской марки во Флоренцию к Козимо де Медичи, а потом в Котиньолу. Надо было мне послушаться мать, которая умоляла приехать в Милан как можно скорее! Так нет же, я снова последовала за вами, поддалась яду ваших уговоров!
Франческо Сфорца не собирался терпеть оскорбления жены: всему есть предел. Он раздраженно повысил голос:
— Что я должен был сделать, Бьянка? Вы забыли, что именно ваш отец натравил на меня Пиччинино и прочих кондотьеров, которые у него еще остались? Даже в день нашей свадьбы, на которую герцог не явился, мне пришлось перенести церемонию в деревню, поскольку я боялся, что на улицах Кремоны его наемники перережут мне глотку! Как можно доверять такому человеку?
— Но я же его дочь! Он любил меня, всегда любил. Отец заботился, чтобы я ни в чем не нуждалась, и всю жизнь защищал мать, так что не смейте отзываться о нем в таком тоне!
— Но я ведь говорю правду! Вы сами знаете, что Филиппо Мария Висконти мучился от зависти и думал только о себе.
— Конечно, он плохо обошелся с вами, я не отрицаю. Но вы должны были прислушаться ко мне, когда я просила поторопиться! Я знала, что отец доживает последние дни! А теперь Милан в руках Амброзианской республики. Власть захватили люди, не имеющие на нее никаких прав. Вы хоть знаете, что Антонио Саратико и Андреа Бираго, управляющий замком Порта-Джовиа и паж моего отца, не стали даже дожидаться его смерти, чтобы начать грабить замок? Герцог еще дышал, а они уже выносили кубки с драгоценными камнями и мантии из меха горностая. Потом их примеру последовали солдаты Альфонсо Пятого Арагонского, покидая крепость. А все, что осталось, попало в руки миланской черни, которая хочет сровнять с землей резиденцию Висконти! Вот как они отплатили своему герцогу, который потратил целое состояние на содержание армии для защиты неблагодарного простонародья!
— Да уж, миланцы обожали своего повелителя, — со злобной усмешкой бросил Сфорца.
Услышав эти слова, ослепленная гневом Бьянка Мария изо всех сил влепила мужу пощечину: ее ладонь звонко ударила по лицу знаменитого кондотьера. Щека Франческо Сфорцы окрасилась в пурпурный цвет.
— Это уже слишком! — прогремел он и выскочил из покоев, громко хлопнув дверью.
А Бьянка Мария присела на край кровати и залилась слезами.
* * *
Теплый вечерний ветерок колыхал полог кровати, и это легкое движение навевало мысли о приближении темноты. Раздался стук в дверь. Бьянка Мария не знала, сколько времени провела в оцепенении, но теперь она подняла голову и пригласила стучавшего войти. В комнате появилась одна из ее камеристок. Она
