Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
А сваха допытывалась:
— Ну, так как же? Что мне ответить Шану?
— Ума, право, не приложу, как быть. Был бы сын, мне было бы легче, а одна я решить не могу. Пусть дочь сама думает. Я уж говорила с ней как-то об этом, но она не соглашалась. Я тогда Шану так и сказала. Но видно, и впрямь он любит мою дочку. Попробую еще разок поговорить с Куен.
— Конечно, поговорите. Но разговор разговором, а судьбу детей решают родители. Так учит религия. Куен почитает вас, и, я уверена, если вы поговорите с ней решительно, она послушается.
— А вы скажите Шану, пусть не очень нас торопит. Ведь о судьбе дочери идет речь, тут спешить нельзя.
— Конечно, конечно!.. Итак, дело за вами. Будьте понастойчивей, тетушка Май, и все решится как надо. Ведь, откровенно сказать, в ее-то годы лучшего и не найти. Вы как мать сами должны позаботиться о ее судьбе. Закон велит детям слушаться родителей. Откуда им, молодым да неразумным, знать, что хорошо, что плохо? Что они понимают в жизни! Бывает, конечно, упираются, а выйдут замуж — смотришь, и сыты, и в тепле, и дети пошли... Вот и выходит, что мать с отцом были правы.
Сваха захихикала.
— Ну ладно, пойду. Так что, тетушка Май, подумайте, я плохого не посоветую.
О визите свахи к тетушке Май узнала тотчас же вся деревня. Говорили разное. Одни — что жениху, мол, в дедушки пора, а он все за игрушками тянется, другие втайне завидовали Куен: нищая, а такой муж попался. Никто не сомневался, что дело это уже решенное. Шан, понятно, способствовал таким разговорам, а Куен с ужасом чувствовала, как ее опутывает невидимая сеть, из которой все труднее вырваться. Это выводило ее из себя, но ведь людям рта не заткнешь. Иногда все эти пересуды настолько надоедали ей, что она уже начинала колебаться. Особенно когда мать заводила разговор о том, что отец узнал про ее судьбу, когда она была еще совсем маленькой. Куен возмущалась. Какая там судьба! Коль не захочу, никакая судьба не заставит меня выйти! Однако суеверия, впитанные с молоком матери, делали свое дело. Думай себе как хочешь, а никто еще не миновал своей судьбы!
Если бы сборщик налогов прислал сватов в тот момент, когда Куен переживала историю с писарем со станции Лак-кхе, возможно, она от отчаяния и согласилась бы. Но сейчас она хотела разорвать путы, которые с детских лет довлели над ней, а недавно вспыхнувший слабый луч надежды вдохновлял ее. Куен запомнилась мимолетная встреча с ночным гостем, доставившим письмо от брата. Она надежно спрятала драгоценное письмо и так часто перечитывала его, что выучила почти наизусть. Никакого отношения к замужеству Куен письмо не имело, но каждый раз, перечитывая его, она словно ощущала рядом с собой брата. О, если бы он был сейчас здесь, все сразу стало бы ясно. Но странно, чем больше думала Куен о брате, тем чаще в его образ вплетались черты незнакомого гостя — тонкие брови, большие добрые глаза и маленький, почти детский рот. Он, как и Кхак, конечно, был революционером, и даже его манера держаться напоминала брата. Нередко у Куен мелькала безотчетная мысль: вот за кого она вышла бы! И виделись-то они всего один раз, но, сравнивая его с теми, с кем до сих пор приходилось ей встречаться, она невольно снова и снова мысленно возвращалась к этому человеку. Кто знает, появится ли он здесь когда-нибудь еще? Куен становилось грустно и одиноко. Этот мужчина поправился ей, но куда исчез он в то раннее утро, где он теперь? Видно, и впрямь она несчастливая... Бывали, однако, минуты, когда надежда оживала снова. Не может быть, чтобы она больше никогда не встретила его. Они непременно увидятся... И Куен мечтала, что однажды он снова появится в их доме и принесет письмо от брата...
Куен изменилась. Она часто грустила, стала раздражительной, неразговорчивой. Май внимательно приглядывалась к ней, понимая, что дочь что-то скрывает от нее. Раньше, бывало, случись что, Куен сразу шла к матери, а теперь молчит, слова от нее не добьешься. Но чем молчаливее становилась Куен, тем настойчивее возникали у нее смутные желания, пугавшие ее.
Жизнь в старенькой хижине текла однообразно, неся с собор горести и радости, волнения и тревоги. Куен с помощью Дон легко управилась со своими шестью сао, понадобилось всего два дня, чтобы засадить небольшой участок. А тут, кстати, пошли дожди, и забота о воде отпала. Полевые работы в основном были закончены, и Куен могла заняться другими делами — надо было гнать цветочный настой, готовить конфеты на продажу: приближался Новый год, да и пора было начинать копить деньги для уплаты долга Шану. По вечерам Дон частенько заходила к Куен помочь ей по хозяйству, да заодно и поучиться у нее делать конфеты. Присутствие вдовы оживляло дом. Куен сложила на кухне две глиняные печурки, одну, побольше, для цветочного настоя, другую, поменьше, для патоки. Во дворе целый день стоял густой аромат грейпфрутовых цветов, смешанный с теплыми, душистыми запахами трав, поднимавшимися от котлов, в которых тихонько булькала темная жидкость. Как только Куен начала делать конфеты, Тху стала вертеться возле нее, не отходя ни на шаг. В одну из свай дома возле порога Куен вбила большой гвоздь. Дон вынесла из кухни таз с загустевшей патокой и вылила ее на большой круглый под-нос. Куен засучила рукава, натерла жиром руки и, подождав, пока густая масса немного остынет, скатала толстый жгут, зацепила его за гвоздь, стала растягивать, чтобы он стал тоньше. Ладони Куен покраснели так, точно она держала их над огнем. Зачерпнув ладонью немного сала, она быстро натерла им руки и снова стала растягивать тяжелый жгут. Жгут становился все эластичней, светлей и вытянулся уже метра на три. Теперь, чтобы растягивать
