Её скрытый гений - Мари Бенедикт
— Вы можете одеться. Я подожду вас в своем кабинете.
Зевая, я встаю, надеваю летнюю белую блузку с короткими рукавами и темно-серую юбку. Я все еще собираюсь вернуться в лабораторию после визита к врачу, но мне понадобится несколько чашек кофе, чтобы не заснуть за столом, работая над документами для Национального института здравоохранения США. Зайдя в кабинет доктора Линкена, я устраиваюсь напротив него в дубовом кресле, обитом серо-коричневой тканью.
Он закуривает и предлагает мне сигарету мне, я отказываюсь.
— Мисс Франклин, мне нужно задать вам неловкий вопрос.
— Доктор Линкен, я ученый. На самом деле нет такого вопроса, который может меня смутить.
Он выдыхает, и облако дыма повисает между нами.
— Хорошо. Есть ли шанс, что вы беременны?
Беременна? Я почти смеюсь, потому что, конечно, на это нет ни одного шанса. Но неожиданно меня охватывает смутная тоска, я задумываюсь. Может быть, на самом деле я хочу этого? Все эти годы я твердила себе и всем вокруг, что даже не рассматриваю такую возможность, и вдруг задумалась о материнстве в тридцать шесть лет? Когда на горизонте нет даже кандидата в мужья? «Какая чепуха», — говорю я себе.
— Нет, доктор Линкен. Беременность исключена.
— Ну что ж, мисс Франклин, не буду ходить вокруг да около, — он снова глубоко затягивается сигаретой. — Думаю, вам нужно обратиться к специалисту.
— Зачем? — спрашиваю я, бросая взгляд на свою медицинскую карту, лежащую на столе. На ней красной ручкой написано «Срочно».
— У вас опухоль в животе.
Глава сорок восьмая
4 сентября 1956 года
Лондон, Англия
Где я?
Свет такой яркий, что я зажмуриваюсь, но все равно чувствую слепящие лучи даже сквозь плотно сомкнутые веки. Я вернулась в солнечную Калифорнию? Но я не слышу криков чаек и не ощущаю под ногами теплый песок, так что, наверное, я ошибаюсь. Но где еще может быть так солнечно? Может, я снова в южной Испании с неожиданно любезными и очаровательными Одил и Фрэнсисом Криками, путешествую по Толедо и Кордове после конференции в Мадриде?
Звук знакомого голоса выводит меня из полусна. Это мама? Что она делает в Испании? Или в Калифорнии? Да еще за компанию с тетей Мейми и папой, чьи голоса слышатся рядом. Я так напряженно пытаюсь решить эту загадку, что голова раскалывается от боли, и я позволяю волнам усталости овладеть мной.
Боль пронзает руку, а затем живот, и я внезапно просыпаюсь. Я с усилием открываю глаза. Надо мной склонилось незнакомое лицо. Молодая женщина со светлыми волосами в накрахмаленной белой шапочке и белом платье. Она всматривается в меня, а затем меняет пакет, висящий на металлическом штативе рядом со мной. Что, черт возьми, происходит?
Холодная жидкость пульсирует в моей руке, и забвение приходит вместе с ней. Веки становятся невыносимо тяжелыми, и как будто издалека я слышу, вопрос женщины:
— Как вы себя чувствуете, мисс Франклин? — и снова все погружается во тьму.
Когда я выныриваю из темноты, яркий свет уже погас, вокруг серые тени. Я осмеливаюсь открыть глаза и — впервые сама не знаю за какое время — понимаю, где я: в больнице. Пазл складывается, и я вспоминаю, что только что перенесла операцию, мне удалили опухоль в животе, которую нашел доктор Линкен. И вместе с опухолью хирург удалил фантазии о беременности, которые мелькали в каком-то отдаленном, неопределенном будущем.
Я снова слышу голоса, кажется, говорят в коридоре, за дверью палаты. Мужские, женские, тихие и громкие — все они так смешались, что я не могу разобрать ни слова. Затем из этого хаоса проступает один, незнакомый мне голос. Может, это хирург?
— Две опухоли. Одна на правом яичнике, размером с крокетный мяч. Другая на левом яичнике, размером с теннисный мяч.
Это хирург говорит обо мне? О том, что он нашел внутри меня?
Кто-то задает вопрос, но очень неразборчиво, зато я четко слышу ответ хирурга.
— Мы не знаем, что их вызвало, но у многих ученых и других сотрудников, работающих с радиацией, обнаружены опухоли, и мы не можем исключить связь, хотя на данный момент это чисто эмпирически наблюдаемые совпадения. Именно поэтому их обязали проходить ежегодные медицинские осмотры.
Я не могу разобрать, что он говорит дальше из-за плача мамы. Это само по себе не расстроило бы меня — она то и дело плачет — но затем я слышу, как к ней присоединяется стоическая тетя Мейми. От жалости к себе и страха я сама почти плачу, но тут слышу ворчание папы:
— Хватит! Давайте послушаем.
Я понимаю, что он сказал это не мне: семья даже не знает, что я слышу их из-за закрытой двери больничной палаты. Они даже не догадываются, что я очнулась, иначе кто-нибудь сидел бы рядом с мной. Но папины слова действуют на меня как приказ, и слезы тут же прекращаются. И я слушаю дальше.
— Печально наблюдать это у такой прекрасной и молодой женщины, но ради этого и проводятся регулярные медосмотры ученых. Мистер и миссис Франклин, мне очень жаль, но у вашей дочери рак.
Глава сорок девятая
24 октября 1956 года
Фенланд, Англия
— Вы словно ангел-хранитель, прилетевший в последний момент перед катастрофой спасти меня, — смеясь, говорю я Энн, когда мы входим в симпатичный коттедж, предоставленный нам на выходные Криками. Фрэнсис предложил его с оговоркой «только если ваш высококлассный ум выдержит несколько дней в условиях второго класса». Я не могу удержаться и добавляю: — Хотя я, конечно, не верю в ангелов.
— Разумеется, — смеется она в ответ. — Но вы преувеличиваете мою помощь, Розалинд. Честно говоря, мне приятно провести с вами несколько дней в этой идиллии. Ведь я скучала по вам, и через неделю возвращаюсь в Америку. А если долгие выходные помогут вам восстановить силы, ну, тогда это просто бонус.
Слова Энн звучат уверенно и беззаботно, но я вижу, что фраза тщательно продумана, чтобы я чувствовала себя не такой развалиной — я пережила не одну, а две операции — а прежней Розалинд. Исследовательницей, которая работала круглосуточно, чтобы добиться самых точных результатов. Альпинисткой, которая подталкивала других к покорению легендарных вершин по всей Европе. Гостеприимной хозяйкой, которая предлагала гостям их любимые угощения, когда они ее навещали, будь то паштет из анчоусов, итальянский кофе или особое печенье. Я снова стану той Розалинд.
Хотя я насквозь вижу, как Энн выставляет
