Её скрытый гений - Мари Бенедикт
— Я благодарю вас не за организацию отдыха, — отмахиваюсь я и осторожно опускаюсь на роскошный коричневый кожаный диван перед камином. — Я имела в виду другое. Спасибо, что спасли меня от семьи.
Энн смеется над моей шуткой, и я вместе с ней, хотя от смеха у меня болят швы и весь живот. Впервые почти за два месяца меня охватывают легкость и надежда, хотя тело еще не до конца восстановилось. Бесконечное волнение и суета мамы в эти долгие дни в родительском доме угнетали и не очень-то способствовали выздоровлению. Я вылечусь скорее вопреки, чем благодаря матери, какими бы благими намерениями она ни руководствовалась.
— Родители стараются ради вас, — говорит Энн, защищая их по привычке и из уважения.
— Слишком уж стараются, как по мне. Подушки можно взбивать не сто раз на дню.
— Может, и так. Но вы непростая пациентка и она, скорее всего, не знает, как ухаживать за вами, не обидев.
— Непростая пациентка? — усмехаюсь я.
— Вы же не собираетесь это отрицать? Вы непростой человек, так почему вдруг вы возомнили себя простой пациенткой? — отвечает она, уперев руки в бока. Что мне больше всего нравится в Энн, так это то, что она не только умная, но еще и неистово честная. А я нуждаюсь в правде, особенно сейчас. Это помогает мне почувствовать себя самой собой.
Улыбаясь, я соглашаюсь с ней:
— Думаю, вы правы.
— Ясное дело, права, — говорит она, опуская руки, и на ее угловатом лице появляется улыбка. — Надеюсь, теперь вы не обидитесь, если я приготовлю для вас говяжий бульон?
Я с облегчением выдыхаю при мысли о говяжьем бульоне перед камином в коттедже, окруженном болотами, — среди этой прекрасной прибрежной равнины на востоке, где столько разнообразной живности, да еще и в компании любимой подруги. Все идеально. Если бы не рак, конечно. Диагноз, о котором все думают, но никто не говорит из суеверия. Даже прямолинейная и искренняя Энн.
Но я исследовательница, мне ли избегать откровенного разговора об инвазивном клеточном росте, биологической аномалии? По крайней мере, с Энн, которая, я уверена, не изменит своего отношения ко мне, когда узнает, насколько серьезно я была больна.
— Рак ушел, знаете, — говорю я.
Она замирает при слове «рак». Почему все так боятся этого слова? Произносить его вслух не заразно.
Я начинаю бесстрастный рассказ о моем состоянии:
— Во время первой операции хирург обнаружил у меня опухоли в яичниках, поэтому он удалил правый яичник и часть левого. После дополнительных тестов, с учетом симптомов, операцию пришлось повторить и удалить остатки левого яичника и сделать гистерэктомию. После этого врач сказал, что опухоли были локальные, и, когда он удалил эти органы, он удалил рак, — я глубоко вздыхаю, внезапно охваченная усталостью. Кажется, я еще ни с кем так подробно не обсуждала свое здоровье, кроме хирурга, и, хотя мне хочется поделиться этим с кем-то, поразительно, насколько разговор утомляет меня. — Так что, Энн, я в порядке. Мне просто нужно восстановиться после операций.
Энн молчит. Она медленно опускается рядом со мной на потертый кожаный диван. Из-за этого мое положение меняется, и я слегка поеживаюсь, стараясь сделать это незаметно. Боюсь, если она обнаружит мою слабость, это подорвет все мои бодрые заявления о выздоровлении.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Полагаю, я полностью поправлюсь и вернусь к работе до конца года.
Тело Энн заметно расслабляется. Только теперь я понимаю, насколько она была напряжена. Что ей рассказала моя семья?
Она хватает меня за руку и крепко сжимает.
— Розалинд, какое облегчение. Когда я приехала в Англию и не получила от вас ни весточки — несмотря на звонки и письма — я обратилась к вашей семье. Ваша мать едва могла говорить сквозь слезы по телефону. Я думала о худшем.
Я в ответ пожимаю ей руку.
— Не думайте больше об этом. Я иду на поправку и, вот увидите, скоро мы будем беззаботно гулять по Нью-Йорку, когда я опять поеду туда на конференцию. Наука позаботилась обо мне. Как всегда.
Глава пятидесятая
7 января и 25 апреля 1957 года
Лондон, Англия
Работа зовет. Родители умоляют меня не возвращаться в лабораторию, уговаривают еще один, четвертый месяц провести у них дома и набираться сил. Но я не слушаю их. Все остальные знают, что лучше даже не пытаться удерживать меня. Приближается срок решения Совета по сельскохозяйственным исследованиям, и мне надо поторопиться, чтобы получить финансирование от Национального института здравоохранения США, чтобы была альтернатива. Я не брошу свою маленькую научную семью.
Никто в Биркбеке, конечно, не знает о моем заболевании. Рак — тема, о которой не говорят даже обычно прямолинейные ученые, даже рак, который уже удалось побороть. Когда в первый день возвращения я с трудом взбираюсь по крутым лестницам на пятый этаж, в свой офис, я отмахиваюсь от помощи, предложенной Аароном, Кеном, Джоном и Доном. Я не хочу их тревожить и не хочу, чтобы они стали по-другому ко мне относиться. Ведь врач сказал, что он удалил весь рак.
Аарон и я смотрим друг на друга, сидя напротив, через стол. Наверное, я выгляжу иначе. Я исхудала. Я вижу это, когда смотрюсь в зеркало. Скрывает ли мою худобу дополнительный кардиган, который я надеваю от зимнего холода и который сейчас почему-то кажется более колючим, чем раньше? Надеюсь, что да.
— Рад видеть вас снова, Розалинд. Мы беспокоились, — говорит Аарон.
Я делаю вид, что не расслышала добрых слов: боюсь, что дам волю чувствам у него на глазах.
— Давайте обсудим состояние проектов, — предлагаю я. — Проверим их статус?
— Что? Вы не верите, что я хорошо следил за ними, пока вас не было? — он шутит, как прежде, видя, что я предпочитаю не говорить о своей болезни.
— Конечно нет, — шучу я в ответ. — Наверняка вы сделали из наших овощных вирусов минестроне.
Он смеется, но у него уже наготове график исследований, чтобы я могла все проверить. Мы начинаем сравнивать эксперименты и результаты, полученные командой, работающей с вирусами картофеля, томатов, гороха и репы — нашего «минестроне». Они превосходят мои ожидания и доказывают, что малые РНК-вирусы, такие как возбудитель полиомиелита, и сферические вирусы
