Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев
В одну из холодных ночей в начале осени в кочевье неподалёку от угорских границ налетели неведомые всадники в кожаных доспехах, с копьями, сулицами и саблями в руках. Едва успел Володарь с немногими нанятыми на службу печенегами добраться до пасущихся близ стана коней и ускакать в непроглядную тьму.
– Они приняли веру арабов, – сказал после Володарю один из «своих». – Хан Куркута считает нас неверными и ведёт войну. Это его люди. Куркута позволил сделать себе обрезание и принял новое имя – Махмуд.
Перевалив через Карпаты, Володарь и его спутники вскоре добрались до берега Олта. Это была уже Угрия. Беглецы перевели быстроногих коней на лёгкую рысь. Володарь пересчитал людей. Оказалось восемьдесят шесть ратников, среди них тринадцать женщин, способных метко стрелять из лука.
«Ну, хоть что-то, – подумал он с тягостным вздохом. – Не с пустыми руками всё ж возвращаюсь».
…Мадьярские конники в лёгких кольчатых бронях, в плосковерхих шапках, оборуженные кривыми саблями, наскочили сразу с нескольких сторон.
«За перевалом в лесу хоронились», – успел определить Володарь, прежде чем петля аркана захлестнула ему шею.
Весь печенежский отряд был вырезан уграми Айтоня и Дьюлы. Самого Володаря, связав за руки, протащили по пыли и камням на аркане. Обливаясь потом, стискивал Володарь зубы от отчаяния и злобы и клял лихую судьбину. Положа руку на сердце, не верил он ни в Перуна, ни в Христа, ни в какого иного бога. Полагался он всю жизнь лишь на свою удачу, на везение, на острую саблю. И ещё он знал, что таких, как он, много! Одним в жизни повезло, другим, таким, как он, – нет. А почему не повезло, почему ведут его сейчас по каменистой пыльной дороге на аркане – об этом Володарь не думал! Искал виновных, не находил, проклинал Айтоня! Зря открылся тогда ему на забороле башни в Араде! А потом вдруг вспомнилась ему юная Анастасия – не она ли настроила против него своего мужа?! Поди, помнит, как ворвался он в княжеский терем в Вышгороде и как ляхи засекли саблей её мамку!
Вконец обессиленного, его грубо швырнули в телегу и повезли в неведомом направлении. Наступила ночь, хмурая, беззвёздная, с холодным, свистящим в ушах ветром. Мерцали факелы, ржали кони. Володарь стонал от боли, досады, безысходности…
Рано утром они были в Араде. Молодой угорский сотник бросил пленника к ногам Айтоня, который, сойдя с коня, встретил их у ворот замка.
– Встань! – резким голосом прикрикнул князь.
Володарь, шатаясь на нетвёрдых ногах, медленно поднялся.
– За что? – спросил хрипло, глядя на Айтоня исподлобья, с дикой ненавистью. – Мы были друзьями, князь Айтонь! Вместе дрались на Буге! Поровну делили добычу! Спали у одного костра!
– Ты слишком высоко захотел летать, Володарь. – Айтонь вздохнул. – Ты задумал беззаконное дело. Решил нанять печенегов и с ними свергнуть князя Богемии. Тебе не удалось твоё дерзкое начинание!
За спиной Айтоня полукругом стояли бароны. Меж ними промелькнуло сияющее лицо Анастасии.
Володарь не выдержал, взорвался, перешёл на крик:
– Ты наслушался бабьих сплетен, Айтонь! Тебя обманули! Твоя жена вложила в твои уши коварные наветы! Она пользовалась твоим доверием! Она снизошла до мести, самой низкой и коварной! О, я отомщу! Я вырвусь из твоей темницы, Айтонь, и тогда ты проклянёшь тот день, когда появился на белый свет!
Он извивался, как змея, дёргался; не устояв на ногах, упал, пытался подняться снова, но тщетно.
– Увести его! Посадить под замок, на хлеб и воду! – рявкнул Айтонь. – Как ты смеешь, грязная свинья, оскорблять здесь княгиню! Довольно тебе, волчина, рыскать по земле! Посидишь в сырой клетке! И клянусь тебе, оттуда ты не выйдешь!
Пленника увели в подземелье, а юная Анастасия, вся дрожащая от страха, вздрагивая от рыданий, прижалась к плечу Айтоня и сквозь слёзы прошептала:
– Князь, мне страшно! Я боюсь! Он угрожал! Это страшный человек! Убей его! Убей!
– Нет, родная! – Айтонь затряс головой. – Я обещал отдать Володаря в руки твоей сестры. Пусть она определяет его судьбу.
– Я напишу ей, расскажу всё, что он тут говорил! Господи, дьявол он, что ли?! Боюсь, боюсь!
Анастасия дрожала всем телом. Айтонь гладил её по щеке, успокаивал, а сам хмурил чело.
Глава 51
В долину Олта, перевалив через увалы лесистых Карпат, ворвалась орда печенежского хана Махмуда-Куркуты. Принявшие ислам степняки преследовали своих соплеменников, которых их враг Володарь увёл в землю угров. Веру свою печенеги сменили, но повадки буйных кочевников остались прежними – снова пылали жилища крестьян-колонов, снова уводили с собой степные разбойники связанных арканами в длинные цепи пленных, снова угоняли в далёкую степь захваченный скот.
Сквозь пожары и густой дым пробирался со своей дружиной, усиленной королевскими отрядами рыжеусых швабов, князь Айтонь к берегу Олта. Ехал впереди всех, зорко, как степной ястреб, взглядывал вдаль: не покажется ли на холмах у окоёма пусть хоть малое, едва различимое тёмное пятно. Тогда следует немедля бросаться в галоп, мчаться наперерез орде, настигнуть её, уже уходящую за увалы, замедлившую свой ход, превратившуюся в клеща-кровососа, который, напившись человечьей крови, теряет способность к быстрому перемещению.
На шее у Айтоня рядом с бронзовым амулетом, изображающим сказочную птицу Турул, – маленький крестик на золотой цепочке. Это Анастасия повесила ему перед расставаньем. Она плакала, выла в голос, молила, чтобы берёг себя. Немолод, чай, не угнаться за молодыми и горячими, уже и удар не тот, и ловкость былая ушла с годами. Айтонь улыбнулся, вспомнив ласки молодой жены.
Печенеги показались за Олтом. Там, на берегу, расположился их лагерь, стояли полукругом обозы, крытые сверху бычьими шкурами. На возах хоронились печенежские жёнки с луками в руках.
Айтонь велел не переходить Олт, встать на ближнем, правом берегу, на холмах, окаймляющих речную пойму. Угорские воины разводили костры, готовили пищу. К самому берегу были посланы дозорные.
Хан Махмуд-Куркута прислал гонца и велел передать Айтоню: он предлагает решить исход сражения в поединке.
– «Зачем мы будем губить зря доблестных воинов? Сойдёмся лицом к лицу и решим, кто из нас более достойный. Если я убью тебя, то завладею твоей землёй, если ты убьёшь меня, то мои
