Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев
В шатре Айтоня тотчас был созван совет. Сидели молодые и старые бароны, угры и швабы, думали, как быть. Многие не советовали Айтоню принимать вызов печенега. Куркута был молод и, говорят, обладал недюжинной силой.
Но Айтонь всё-таки решился. Нет, он не чувствовал себя слабым и дряхлым, он ещё покажет всем этим швабам и этому вонючему степняку, как крепка десница внука великого Арпада, как быстр в движениях потомок птицы Турул! Пусть не кичится печенег своей доблестью и отвагой! Пусть получит то, чего хочет.
…Они сошлись, конные, с саблями и обшитыми кожей щитами в руках, посреди широкого поля, на одном краю которого заняли место печенеги, а на другом – угры. Огромный рослый печенег гарцевал верхом на породистой чёрной кобыле, подбрасывая левой рукой, как пушинку, тяжёлую палицу и явно бахвалясь. Облачён он был в ромейскую катафракту[221], на голове сиял русский шелом с наносником. В сравнении с этим богатырём Айтонь выглядел худым и щуплым. Да и его видавший виды колонтарь ни в какое сравнение не шёл с блестящими доспехами противника.
Ударила в голову Айтоню кровь, обидно стало князю: издевается над ним, что ли, печенег? Вырядился, будто на парад, а не на сечу.
Затрубили трубы, забили дробь барабаны. Рванулись навстречу друг другу бешеные всадники. Стихли ратники на краях поля, все они с напряжением следили за единоборцами. Печенег размахнулся, ударил саблей что было силы, Айтонь успел увернуться, резко уйдя вбок. Просвистел и разрезал воздух печенежский клинок.
– Неверный пёс! – раздался над ухом Айтоня дикий вопль.
В мгновение ока опытный воин выпрямился в седле, круто рванул влево, так, что враг оказался к нему спиной. Пропела в воздухе старая подруга Айтоня – острая кривая сабля. Лязгнуло железо, хрустнула кость. Отрубленная рука печенега в боевой кольчужной рукавице, со щитом у локтя, упала под копыта. Взвыл, судорожно хватаясь за плечо, степной богатырь. Повторный удар саблей – плашмя по шелому – довершил дело: вывалился степняк из седла, полетел наземь. Но, видно, воин печенег был добрый – последним усилием достал-таки он Айтоня длинной саблей, отсёк князю половину уха.
В горячке схватки Айтонь поначалу не ощутил боли. Спрыгнув с седла, быстрым движением выхватил он из голенища сафьянового сапога кривой острый нож и, подбежав к упавшему печенегу, перерезал ему горло. Радость победы омрачили жгучая боль, кровь, хлынувшая потоком из раны, и лицо убитого – это был не Махмуд!
«Собака! Батыра заместо себя выставил! Надо думать – вон какой кабан!» – Айтонь скрипнул зубами.
К нему подбежали довольные сотники и бароны, хвалили, хлопали по плечу. Айтонь злился, указывал на мёртвого печенега, держался за ухо. Конюший отыскал в траве серьгу с изумрудом, принёс ему, вложил в ладонь.
Махмуд-Куркута, увидев гибель своего богатыря, не принял боя и, бросив полон, ушёл в степь. Угры гнались за ним до увалов, настигли обозы с женщинами и детьми, захватили их и отогнали за реку. Вечером бароны разделили между собой самых красивых печенеженок. Одну из них притащили к Айтоню. Смуглая черноглазая красавица скалила зубы в белоснежной улыбке, говорила Айтоню, что он – великий воин. Князь прогнал её прочь. Взял другую – старую и некрасивую, нарочно выбрал такую, чтобы взять её к себе на ложе, а утром не помнить ни о ком, кроме Анастасии. Та ворчала и проклинала его, ударяла сухонькими кулачками в грудь. Оказалось, что убитый Айтонем батыр – её двоюродный племянник, а сама она была одной из жён младшего хана. Впрочем, отдалась она Айтоню почти без сопротивления. Плен старая печенеженка считала делом привычным.
Удовлетворив плоть, Айтонь до утра промаялся с ухом. Тем часом печенеженка успела разглядеть крестик и птицу у него на груди.
– Это сильный амулет, – указала она кривым скрюченным перстом на крест. – Он помог тебе победить Булан-бека.
«А может, она права? – подумал внезапно князь. – Ведь в этот крест Анастасия вложила всю свою любовь, веру и надежду. Христос – это Он помог мне уйти от смертоносного удара и направил мою длань».
С той ночи угорский князь Айтонь сделался усердным христианином, хоть и жил, по сути, с двумя жёнами, молодой и старой. Анастасию боготворил, но, к её великому огорчению, печенежскую хатунь не бросил, а звал иной раз разделить ложе. Кочевница напоминала ему о победе над степным батыром, и, лаская её, всякий раз вспоминал Айтонь, как одолел на поединке молодого и сильного врага. Ухо князя со временем зажило, но серьги он с тех пор не носил.
…Обо всех этих событиях Предслава узнала из письма сестры. Хоть и надо было ей что-то решать с Володарем, но пока она отписала Айтоню, чтоб продолжал держать его в узилище. Совсем не хотелось богемской княгине вновь видеть противную рожу крамольника. Да и хватало ей в Чехии и без него хлопот.
Глава 52
Далеко за горами, мрачными тенями нависшими над широкой долиной, заходило солнце. Первые звёзды высыпали на темнеющее сумеречное небо, из-за полос серовато-жёлтых туч выглянул тусклый серебристый месяц. Ночной филин-пугач ухнул в недалёком лесу. Какой-то крупный зверь, ломая сучья и ветки, исчез, мелькнув на мгновение меж дерев, в глубине чащи. Внизу, под скалой, шумела река, извиваясь стремительным потоком, гневная, пенящаяся, исходящая злобой и разбрасывающая по камням мириады брызг.
На лужайке горел костёр. Вечер был тёплый и тихий, ничего, кроме журчания воды, не нарушало покоя двоих людей, сидевших у огня.
Матея заговорил, негромко, едва слышно:
– Мы – разные, София. Ты – жена и дочь князя, я – простой медник. Меж нами – пропасть. Да, ты люба мне, ты, как солнце, осветила мою жизнь. Без тебя мне будет скверно, тяжко. Но у нас разные судьбы. Николи не быть нам вместе.
– Ждала, ведала, что скажешь ты это, – на удивление спокойно ответила ему Предслава. – Но всё же хотела встретиться, вот так, как сейчас, сидеть, прижавшись к тебе, и не думать ни о муже своём, ни о друзьях и недругах. Любовь наша – она выше, она словно бы неземная. Не знаю, не могу объяснить словами, что чувствую. Одно скажу: счастлива, что есть ты на белом свете, что повстречались мы с тобой, что сына я от тебя родила. И ещё: не каждому человеку дано счастье такое – любить! Нам его дал Всевышний, иным – нет. Благодарить буду Господа, что позволил насладиться хотя б мгновеньем в объятиях твоих, Матея! По гроб
