Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев
После шумной многолюдной Праги и пышных архиепископских палат Эстергома замок Айтоня показался Предславе заурядным захолустьем, схожим с жилищем какого-нибудь разбойника-стервятника, который во главе шайки сообщников подкарауливает на дороге и грабит неосторожных путников. Жаль стало Анастасию: пришлось сестре сменить Киев с его златоверхими теремами на этот мрачный, сложенный из серого камня холодный замок. Впрочем, Анастасия, кажется, всем была довольна. Смеялась, красовалась в дорогих нарядах, шутила без конца.
«Мне б её лёгкость и беззаботность». – Предслава вдруг поймала себя на том, что по-хорошему позавидовала младшей сестрёнке. Устроилась ведь-таки, и рада, и счастьем так и пышет. А может, это лишь молодость? И она, Предслава, тоже когда-то была такой? Или нет? Нет, наверное, она – другая. Она норовом пошла в покойную мать Рогнеду, и даже судьбу её едва не повторила, если бы… если бы не Володарь!
Последняя мысль неприятно обожгла, заставила сомневаться, правильно ли поступает она. Может, в самом деле, желает ей бывший отцов недруг добра? Но, подумав о маленьком своём сыне, отбросила прочь Предслава сомнения. Твёрдой уверенной поступью стала подниматься богемская княгиня вверх по каменным ступеням узкой лестницы.
Шуршала голубая бархатная накидка, завязанная впереди позолоченными шнурками, на голове сверкала самоцветами шапочка-митра, жуковины горели золотом на пальцах, драгоценная гривна струилась на лебяжьей шее. Шла Предслава по мрачным покоям Айтоневого жилища, с удивлением отмечая, как здесь тихо и безлюдно. Только внизу, в горнице, трое дружинников-угров играли в зернь[216] да ещё двое с саблями наголо несли службу у входа в княжеские покои. Ну, ещё иной челядин где промелькнёт, тотчас скрывшись в мрачных переходах, да редкая служанка вынесет поднос с кушаньями или вином из поварни. Да огромная лохматая собака, серая, похожая на волка, лениво зарычала на княгиню у входа в палату. Впрочем, дворский, ведший Предславу, тотчас окриком успокоил не в меру ретивого пса. Звякнув железной цепью и недовольно рявкнув напоследок, улёгся четвероногий сторож обратно на подстилку из сена.
Палата, в которой встретил гостью Айтонь, была на удивление светла и красиво обставлена. Шпалеры[217] расцвечивали каменные стены, слюда виднелась на узких и длинных окнах, столы покрывали скатерти из тяжёлого пурпурного бархата. Тем же материалом были обиты и резные буковые скамьи и кресла, в одно из которых и усадил Айтонь Предславу. На губах его, перерезанных застарелым шрамом, засветилась любезная улыбка.
В палате горели подвешенные на цепях к потолку хоросы, на маленьком аналое были аккуратно сложены книги – латинская Библия и жития святых в деревянных окладах, скреплённые медными застёжками.
Одет князь Айтонь был, как всегда, просто, без изысков. Тот же, что и накануне, кинтарь покрывал его плечи, та же сорочка с рукавами, застёгнутыми серебряными запанами, виднелась под ним, та же серьга болталась в ухе, те же горские шаровары облегали ноги. Одежда подчёркивала неприхотливость её обладателя, больше привычного к сабельной рубке, нежели к дворцовым приёмам.
«Как себя с ним держать? Не навредить бы. Ведь вместях с Володарем сей Айтонь на Руси ратоборствовал, с Болеславом до Киева доходил», – мучительно размышляла Предслава.
Начала осторожно, издалека:
– Рада, доблестный князь, что люба тебе моя меньшая сестра. Береги её. Такая красавица не каждому в жёны достаётся.
Айтонь усмехнулся, промолчал, ожидая, что будет дальше.
– Речь свою поведу с тобой, князь, о человеке одном лихом. О Володаре-отметнике. Слыхала я, зимою гостевал он у тебя в Араде.
– Было такое. – Айтонь согласно наклонил голову. – Только не пойму, зачем ты отметником его именуешь. Володарь – воевода, служит мужу твоему, князю Рыжему, сражение у поляков выиграл. Тебе из плена бежать помог.
– Давний он мой недруг. А помог бежать потому лишь, что Болеслав хлебной должности кастеляна в Кракове его лишил. Злоба и месть – вот что Володарем движет. И ещё: властолюбив он паче всякой меры. Правда ли, что к печенегам он стопы направил?
– Правда, княгиня. Но он грамоту супруга твоего показывал с вислой печатью. Князь Рыжий его туда послал. Набирать воинов, против поляков и германцев Богемию оборонять.
– Князь Рыжий, – задумчиво повторила Предслава. – К великому сожаленью моему, ветх днями муж мой. Более молитвами занят, нежели делами державными. Невесть что напел ему в ухо Володарь, он и поверил. Плохо знает мой супруг повадку сего зверя. Приведёт в Чехию степную орду, которая нас же и ограбит, а после и трон княжеский захватить сей злодей умыслит, с тою же печенежьей помощью.
Айтонь нахмурился. Не по нраву был ему такой разговор. Мало ли что может придумать женщина?! Одними сплетнями питаются бабы, а потом и разносят их по всему белу свету! Володарь – его, Айтоня, боевой товарищ! Вместе, плечом к плечу рубились они на берегах Буга, одолевая Ярославовых новгородцев. Старых друзей своих, с которыми не один вечер коротал время в походах у костра, он, Айтонь, не предаёт!
Ответил он княгине:
– Это одни слова, уважаемая сестрица. Откуда ты знаешь, что такой предательский умысел вынашивает Володарь? Нет словам твоим веры.
– А не говорил ли Володарь тебе чего, когда пировали вы? Вспомни, княже! Прошу тебя! Не за себя, не за власть – за сына родного беспокоюсь вельми! Как бы зла какого не сотворил ему Володарь!
Стал Айтонь подробно вспоминать давешнюю пирушку. Вроде ничего такого подозрительного ему Володарь не сказывал, пил крепкий ол, хвалил его, князя, за доблесть, вспоминал поход на Русь, восхищался красотой юной княжеской невесты. Анастасия, правда, недовольно морщила курносенький носик и отворачивалась всякий раз, как Володарь произносил в её честь здравицу. Вообще был он, как показалось Айтоню, излиха возбуждён, громко хохотал, много пил, хотя ранее такого за ним никогда не наблюдалось.
И внезапно вспомнил Айтонь, как, пошатываясь на нетвёрдых от выпитого вдоволь пива ногах, вечером в последний день пира поманил его Володарь перстом к выходу из горницы. Они поднялись на заборол крепостной башни, и Володарь, хватаясь руками за зубцы, говорил:
– Таким, как мы, должен принадлежать мир! Мы должны быть властителями земель! К чёрту этих латинских попов и греческих заодно! Острые сабли – вот на чём зиждется настоящая власть! Пригнуть к земле горластых панов, гонористую шляхту, старого дурака Рыжего, заставить их служить себе – вот что я хочу! За тем и еду к печенегам!
…Забыл со временем слова эти Айтонь, не придал им никакого значения. Мало ли что взболтнёт кто во хмелю! Да и, правду сказать, по сердцу было тогда Айтоню то, как относится Володарь к попам. Это сейчас, после долгих раздумий и толковни
