Тысяча кораблей - Натали Хейнс
— Нет, — ответил Талфибий. — Тебе не придется лгать про мужа, госпожа. — Он снова встал, растирая затекшие бедра кулаками, и оглянулся на сопровождающих его греческих воинов: — Возьмите ребенка.
— Нет! — закричала Андромаха. — Позволь мне пойти с ним. Не забирай у меня сына!
Глашатай повернулся к ней с непроницаемым выражением лица.
— Ты понимаешь, что он умрет?
— Если я не могу спасти его, то лишь прошу позволения умереть вместе с ним.
Талфибий вздохнул:
— Твоя жизнь тебе не принадлежит, и ты не можешь от нее отказаться.
Его люди вырвали ребенка из рук Андромахи. Ошеломленный Астианакс замолчал. Глашатай продолжал:
— Отныне ты принадлежишь Неоптолему. Я не могу оставаться в стороне, когда уничтожают его собственность. Неоптолем обвинит меня: нрава он на редкость вздорного.
На мгновение воцарилась тишина, после чего ребенок снова заголосил.
— Пожалуйста, — повторила Андромаха, почувствовав, что мужчинам не по себе. Никто из них не знал, как обращаться с плачущим младенцем. — Позволь мне пойти с тобой.
— Тебе не захочется это видеть, — возразил Талфибий.
Андромаха простерлась у его ног, вцепилась в сапоги с заклепками. Пока глашатай не высвободится, ее сын проживет несколько лишних мгновений.
— Куда вы его заберете? — наконец обрела дар речи Гекаба.
Глашатай повернулся и воззрился на нее. Остроязыкая старая ведьма успела подрастерять свою язвительность, подумалось ему.
— Ребенок будет сброшен с городских стен, — объявил Талфибий. — Он умрет там, где родился.
— Нет, нет! — в последний раз взмолилась Андромаха, обхватив руками ноги глашатая и едва не опрокинув его. — Если я не могу умереть вместе с ним… — проговорила она.
Кассандра издала тихий стон. Эта сцена всегда вызывала у нее тошноту.
— …Если я не могу умереть вместе с ним, — продолжала Андромаха, — то, по крайней мере, позволь мне самой убить его. Не сбрасывайте его со стен. Умоляю! Не дайте его телу упасть с высоты на камни. Он еще младенец. Прошу вас! Я сама задушу его. Астианакс не вырастет, чтобы отомстить за отца. Он умрет от рук матери. Что тут такого? Твои греки позволят. Ведь правда?
— Мы вернем тебе его тело, — сказал глашатай Гекабе. — Ты сможешь похоронить его рядом со своим сыном.
Глава 35
Каллиопа
Значит, у него есть дети, у моего поэта. Или когда-то были. Из его слепых глаз струятся слезы. Он не может видеть меня и не может вынести песнь, которую только что сочинил. Мне хочется протянуть руку, погладить его по голове и заверить, что все будет хорошо. Но это было бы неправдой. Разве можно сказать такое о войне?
Вероятно, он ожидал от меня чего-то другого. Самим своим существованием я обязана войне. Но это означает, что мне нужно понять ее. И если поэт хочет писать о ней — ему тоже придется. Он узнает, что в любой войне и победители могут быть полностью уничтожены, подобно побежденным. Они еще не расстались с жизнью, но, чтобы сохранить ее, отказались от всего остального. Они жертвуют тем, что имели, пусть и не сознавали этого до потери. И потому человек, который способен выиграть войну, редко выживает в мирное время.
Возможно, поэт не хочет этого знать, но выбора у него нет.
Глава 36
Кассандра
Кассандра вынуждена была признать: наказание, наложенное на нее Аполлоном, было почти образцом жестокости. Она желала обладать даром пророчества. Страстно желала. Слишком много часов провела девушка в храме со своим братом Геленом. У обоих была шапка темных кудрей и черные глаза, но только сестра обладала такой красотой, что привлекла внимание самого бога. Кассандра любила Гелена, но, как многим близнецам, ей хотелось обладать тем, чего не было у него, чтобы точно знать, где кончается он и начинается она. Гелен неустанно твердил сестре, что ее красота — сама по себе достаточное отличие. Но Кассандре хотелось большего, того, что не увянет со временем.
Когда Аполлон явился к ней, это случилось в прохладный ночной час. Брат и сестра порой ночевали в храме, если, справляя обряды, задерживались допоздна: Гелен спал слева от входа, Кассандра — справа. Они подкладывали под головы мягкие подушки, и Кассандра, забравшись под недошитый хитон, укрывалась им вместо одеяла. Не было святотатства в том, чтобы воспользоваться одеждой бога, если шитье не закончено и наряд еще не посвящен Аполлону. И когда бог появился, он встал на колени за головой у девушки и лизнул мочку ее уха, чтобы разбудить. Кассандра вздрогнула и проснулась, думая, что ей в ухо шипит гадюка. Девушка села и огляделась, ожидая увидеть, как змея ускользает прочь по холодному белому камню. Но вместо этого узрела сияющий облик божества. Аполлон был чуть крупнее обычного смертного мужчины и излучал странное внутреннее свечение. Он потребовал отдаться ему, но Кассандра отказалась. Бог попросил еще раз, и она, уже окончательно проснувшись, снова отказала — если он не даст ей что-нибудь взамен.
— Чего же ты хочешь?
— Предвидеть будущее.
— Некоторые люди считают этот дар проклятием, — заметил Аполлон.
Его золотистые волосы, ниспадавшие пышными волнами, слепили глаза. Бог был красив, но как-то холоден, несмотря на теплый свет, исходивший от него. Кассандра обнаружила, что щурится, чтобы не слезились глаза.
— Но если ты этого хочешь — изволь.
Девушка ожидала, что Аполлон что-нибудь сделает, например коснется ее лба золотой рукой. Но он неподвижно лежал рядом, а ее мозг тем временем наполнили видения. Минувшее отчего-то показалось призрачнее того, чему еще только предстояло произойти.
— Теперь ты отдай то, что мне причитается, — сказал он, протягивая руку, чтобы коснуться ее кожи, которая выглядела голубоватой по сравнению с его сияющими покровами.
Картина грядущего потрясла девушку. Кассандра так испугалась облика, который вот-вот должен был принять бог, что
