Тысяча кораблей - Натали Хейнс
Ты выжил, потому что спрыгнул с разлетевшегося в щепки корабля и вцепился в смоковницу над Харибдой. Ты висел на ней, пока чудище снова не выплюнуло воду, а потом разжал руки. Ты очутился в воде, и через несколько дней тебя выбросило на берег Огигии. Это кажется столь невероятным, что я почти верю.
Когда сказитель впервые дошел до этой части истории, я подумала: сейчас он поведает, что ты построил новый корабль и отплыл домой. И тогда история закончится, не так ли? Но он стал петь совсем о другом. Я потребовала объяснений. «Ты не знаешь, где находится Огигия?» — спросил бродячий поэт, и его слепые глаза увлажнились. Я не знала. Разве жители Итаки обязаны слышать об этом месте? Если верить сказителю, тебе понадобилось девять дней, чтобы добраться туда.
Итак, я могу с уверенностью сказать, что после всех бедствий, которые ты перенес, после всех опасностей, на которые пошел, ты никогда не был столь далек от меня, как сейчас. Верно, Одиссей: теперь ты дальше от родного дома, чем в Трое или на Эее. Дальше, чем в пещере Полифема, взявшего вас в плен, или у лестригонов, забросавших вас камнями и разбивших твои корабли. Дальше, чем на смоковнице, за которую ты цеплялся ради ничтожного шанса на спасение. Теперь ты еще дальше от меня, чем в царстве мертвых.
Твоя жена / вдова
Пенелопа
Глава 34
Троянки
С тех пор, как увели Поликсену, пленницы утратили покой. Все понимали, что рано или поздно их тоже разберут одну за другой. Но с уходом Поликсены было трудно отделаться от навязчивой мысли: кто следующий? Ни одна женщина не угадала правильно, кроме Кассандры, которой это было известно наверняка. Ибо, когда наконец явился глашатай, он пришел не за женщиной.
Пленницы узнали бы его даже без посоха с навершием в виде двух овалов, нижний из которых был разделен крестом на четыре части. Его хитон был собран у шеи большой золотой застежкой, а черные сапоги украшал ряд металлических заклепок. Глашатай поморщился, перенося вес на левую ногу, словно острый камешек забился под кожаные ремешки и угодил под пятку.
Любое перемирие, любые перемены в ходе десятилетней войны объявлял Талфибий. Троянцы много раз видели, как он направляется по равнинам, окружающим город, чтобы посоветоваться с греческими глашатаями или Гектором. Талфибий шагал по песку с напыщенностью человека, много лет пользующегося неприкосновенностью: никому не позволялось причинять вред глашатаю. Однако он не спешил. Не только Кассандра видела, сколь неохотно он выполняет данное поручение.
Когда Талфибий наконец добрался до женщин, Гекаба пристально взглянула на него. На голове у глашатая была богато украшенная шапка с загнутыми полями, из-под которой выбивалась черная шевелюра; по лицу Талфибия струился пот.
— Тебе стоит скинуть теплый плащ, — заметила женщина. — Сейчас не настолько холодно.
Глашатай кивнул, мысленно соглашаясь с Менелаем и Одиссеем, которые предостерегали его насчет острого языка троянской царицы.
— У меня нет времени слушать твою болтовню, старуха, — отрезал он. — Я пришел за Гекторовым сыном.
Раздавшийся вслед за этим возглас принадлежал не Кассандре. Юная пророчица уже столько раз видела сцену, которая происходила сейчас, что ее чуть не мутило от очередного повтора. Но для Андромахи, вдовы Гектора, она была в новинку. Именно ее жалобный вскрик прозвучал только что. Это было вдвойне тягостно для ее близких, поскольку Андромаха всегда была тихоней. Она и до появления на свет сына Астианакса говорила негромко, когда же он родился, речь ее сделалась приглушенной и ласковой. Ребенок, не привыкший слышать такое страдание в материнском голосе, разревелся.
— Нет! Не может того быть, — ответила Гекаба. — Он совсем мал. — Голос у нее стал надтреснутым. точно расколовшийся горшок.
— У меня приказ, — возразил Талфибий. — Отдай мне мальчика.
Андромаха еще крепче обвила руками запеленатое дитя, которое сберегла во время войны и пожара. Лицо младенца побагровело от натужного крика.
— Пожалуйста, — рыдала молодая вдова. — Умоляю!
Она упала на колени перед глашатаем, но не выпустила сына из рук.
При виде несчастной, распростертой на песке, презрительно вскинутые брови Талфибия чуть опустились. Он присел на корточки, упершись локтями в смуглые голые колени.
— Ты знаешь, почему греки приняли такое решение, — промолвил глашатай. Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев волос Андромахи. Теперь Талфибий говорил тише, обращаясь только к ней. — Гектор был выдающимся воином, великим защитником Трои. Его сын тоже вырастет воином.
— Нет! — замотала головой Андромаха. — Астианакс не станет воином. И никогда не возьмет в руки меч или копье, жизнью клянусь! Он станет жрецом или батраком. Он не выучится сражаться. Тому, чего вы опасаетесь, не бывать!
Талфибий продолжал, не обращая внимания на ее слова:
— Он будет расти, слыша, как произносят с восхищением имя его отца, как славят храбрость и бесстрашие Гектора.
— Я никогда не упомяну имени его отца! — Голос Андромахи сорвался на крик, и младенец притих, переводя дух, прежде чем разреветься с новой силой. — Никогда! Имя Гектора слетело с моих губ в последний раз, только пощадите мое дитя. Прошу вас! Астианакс никогда не узнает, чей он сын. И никогда не вспомнит про Трою. Мы ни разу не заговорим об этом. Клянусь тенью своей покойной матери!
— Но о нем будут упоминать другие, — возразил Талфибий. — Гектора не вычеркнуть из истории Троянской войны. Бродячие поэты уже славят его в своих песнях. В тех же песнях звучит и твое имя. Ваш сын вырастет с желанием отомстить за отца. Он будет лелеять в сердце мечту об убийстве греков.
— Я сменю имя! — воскликнула несчастная мать. — Андромаха останется здесь, в Трое; в Греции я назовусь по-другому. Кому какое дело до рабыни?
— Твоему хозяину будет дело. Твое имя делает тебя желанным трофеем. Другое не столь ценно.
Взгляд Андромахи заметался в поисках спасения.
— Тогда я скажу сыну, что Гектору досталось поделом! — воскликнула она. — Я объясню, что сказители лгут. Заставлю поверить, что его отец был трусом и заслужил смерть от рук Ахилла.
Гекаба открыла рот, чтобы
