Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
«Милостивый государь мой Григорий Александрович. Я желаю Вашему Превосходительству всякого благополучия, а в карты сего вечера необходимы Вы должны проигрываться, ибо Вы меня внизу вовсе позабыли и оставили одну, как будто бы я городовой межевой столб».
Но он не появился. Иногда он удосуживался посылать ей страстные заверения в любви, а она тщилась успокоить его беспокойство. Получив одно из таковых писем, она на нем же с правой стороны, дабы ему было понятнее, написала свое отношение к его состоянию:
Но Потемкин все больше отдалялся от императрицы. Бывало таковое, что притворялся больным, чтобы избежать не идти к ней. Вспышки гнева у него стали проявляться чаще. Его поведение стало невыносимым, но в том была и ее вина. Екатерина не понимала глубину щекотливости положения фаворита такового масштаба, каким являл собой Григорий Потемкин. Он был всего лишь ее тенью, не имеющий права ни на какие действия без ее на то разрешения. Они были похожи в желании славы и власти, с одной стороны, всепоглощающей любви – с другой. Во всем они были слишком похожи, и оное весьма мешало им в совместной жизни.
* * *
В ноябре бывший резидентом в Стокгольме и советником в русском посольстве, пятидесятилетний, видный собой, Стахиев Александр Стахиевич, был пожалован императрицей статским советником и, как искусный дипломат, назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Константинополь, вместо Алексея Обрескова, направленного теперь служить в Иностранную Коллегию. Такожде она провела некоторые изменения и в своем кабинете, приняв туда секретарями молодых офицеров.
Екатерина навела справки касательно Александра Андреевича Безбородки и Петра Васильевича Завадовского еще летом, как они начали служить в ее канцелярии. Толстоватый и неуклюжий полковник Безбородко, окончивший, как и его друг Завадовский, Киевскую академию, как кавалер, ее не интересовал. О красавце же премьер-майоре Петре Завадовском она изведала, что после академии тот поступил в Малороссийскую коллегию в Глухове при гетмане Кирилле Григорьевиче Разумовском. Екатерина удивилась в который раз, колико выдающихся людей рождается среди хохлов. Разумовские, Завадовский, Безбородко… Да и не стал бы прямой и требовательный по характеру Румянцев держать при себе бездарную личность и доверять Завадовскому управление его секретной канцелярией.
Петр Васильевич поведал ей, за что именно главнокомандующий особливо доверял ему. Выяснилось, что не все понимали быструю речь графа Румянцева, тем паче, что тот имел привычку сглатывать слова. А Завадовский научился его понимать с первого раза. Талант! Трудолюбие! Те самые качества, которые Екатерина ценила особливо. Обладание красивой внешностью, умом, образованием и уживчивым характером способствовали тому, что она обратила на Петра Васильевича свое расположение. Красавец, умница, без вредных привычек, не деспот, совершенно предсказуемый. Екатерине, ищущей покоя, после буйного Потемкина, сей новый секретарь был подлинной находкой.
Граф Потемкин продолжал показывать ей свое пренебрежение. Дело дошло до того, что на ее письмо он прислал просто белый лист и ни слова на нем. Вестимо, Екатерина разгневалась.
«Ныне вить не апрель первое число, – писала она, – что прислать бумагу и в ней написать ничего. Знатно сие есть следствие Вашего сновидения, чтоб лишней ласкою не избаловать. Но как я лукавству худо выучилась, то статься может, что иногда и я не догадываюсь, что безмолствие значит. Но, как бы то ни было, как я ласкова, то от Вас зависит платить нас неравной монетою.
Гяур, Москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, павлин, кот заморский, фазан золотой, тигр, лев в тростнике».
Но Григорий Потемкин молчал. Тогда она, не желая, чтоб он держал ее за дурочку, отписала ему еще одно письмо.
«Что-то написано было на сем листе. Уж верно брань, ибо превосходительство Ваше передо мною вчерась в том состояло, что Вы были надуты посереди сердца, а я с сокрушенным сердцем была ласкова и искала с фонарем любви Вашей утомленную ласку, но до самого вечера оная обретать не была в силе.
Что же зделалось? О, Боже! лукавство мое поправило то, что чистосердечие испортило. Брань родилась третьего дни оттого, что я чистосердечно искала дружески и без хитрости лукавства и приуготовления – изъясниться с Вами о таких мыслях, кои нельзя было думать, чтоб кому ни на есть могли быть предосудительны, но напротив того, они еще были в собственную Вашу пользу. Вчерась же вечеру я поступала с лукавством нарошно. Признаюсь, нарошно не посылала к Вам до девяти часов, чтоб видеть, приидешь ли ко мне, а как увидела, что не идешь, то послала наведаться о твоем здоровье. Ты пришел и пришел раздут. Я притворялась, будто то не вижу. И, норовнее во всем тебя, довела сердце и дуванье до упадка и видела с удовольствием, что ты сим уже от нее рад был отделаться. Ты скажешь, что просил у меня ласковое письмо и что я вместо того делаю рекапитуляцию брани. Но погоди маленько, дай перекипеть оскорбленному сердцу. Ласка сама придет везде тут, где ты сам ласке место дашь. Она у меня суетлива, она везде суется, где ее не толкают вон. Да и когда толкаешь ее, и тогда она вертится около тебя, как бес, чтоб найти место, где ей занять пост. Когда ласка видит, что с чистосердечием пройти не может, тот час она облечет ризы лукавства. Видишь, как ласка хитра. Она всех видов с радостию приимет, лишь бы дойти до тебя. Ты ее ударишь кулаком, она отпрыгнет с того места и тот же час перейдет занимать способнейшее по ситуации, дабы стать ближе не к неприятелю, но к ее другу сердечному. Кто же он? Его зовут Гришенька. Она преодолевает его гнев. Она ему прощает неправильное коверканье ее слов. Она крутым его речам присваивает смысл уменьшительный, спыльчивые пропускает мимо ушей, обидные не принимает на сердце или старается позабыть. Одним словом, ласка наша есть наичистосердечнейшая любовь и любовь чрезвычайная. Но сердись, буде можешь, и отвадь нас, буде способ сыщешь, быть чистосердечной. Великий найдешь барыш. Раздумайся, раздуйся, но, пожалуй, хотя мало, соответствуй, и оба будем довольны».
Но и на оное письмо он не ответил. Он не знал, как ответить. Как было ему изразить свои чувства? Он не умел их описать словами, как оное умела Екатерина. И мог ли кто, окроме нее, так излагать чувствительные материи?
Лежа в пустой постели, Екатерина подолгу смотрела в потолок. Слезы капали на подушку, но занятая мыслями о Потемкине, она даже не замечала их.
*
