Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
Царедворцы же не скупились на льстивые прозвища Екатерины: вослед за Вольтером называли ее Семирамидой Севера, Великой, Всемилостивейшей, Минервой. Они ломали голову над тем, чем Потемкин покорил императрицу? Гуляли слухи, что он взял ее тем, что веселит ее, помогая отвлечься от государственных забот. Такожде говорили о его невероятной мужской силе, и что он чернокнижник и владеет волшебной магией, и что опоил Екатерину приворотным зельем. Мало кто зрил в корень и понимал, что она ценит его острый ум и редкие способности человека государственного масштаба.
Казалось, взаимным чувствам императрицы Екатерины Алексеевны и графа Григория Потемкина нет предела, в действительности же накал их отношений был невероятно высок, каждый жил в друг друге слишком интенсивно и бурно. По крайней мере, Екатерина буквальном смысле дышала им и мысленно, поминутно, обращалась к нему. Без него ей было и шагу трудно ступить. Казалось бы, настало время любя, жить спокойно душа в душу, но Потемкин все более мучил ее своей неистовой ревностью и подозрениями, заставляя ее унизительно оправдываться.
Однако, с каждым Божьим днем, ей становилось понятней, что как глубоко не любили они, ни один из них не мог дать друг другу того чего хотели бы. Екатерина мечтала иметь его всегда рядом и помогать ему во всем, чего бы он ни пожелал. Потемкина же тяготила роль фаворита и скучная для него жизнь при дворе. Ему хотелось свободы, хотелось властвовать и подлинно властвовать над императрицей, своей женой. Но и оного ему было мало: ему хотелось, чтобы все видели его власть не токмо над ней, но и над всеми теми, кто окружает ее. Разве он не муж императрицы, коя любит и почитает его не токмо, как мужчину, но и как государственного деятеля? Разве он не заслуживает оного обожания? Разве он не печется о государстве, не тратит свои силы и время для его блага? Граф Потемкин, того не замечая, требовал себе более власти, чем на самом деле могла дать ему императрица. Ссоры промеж ними становились обычным явлением. Екатерина тяжело переживала каждую из них. Она писала ему:
«Иногда, слушая вас, можно сказать, что я чудовище, имеющее все недостатки и в особенности же – глупость. Я ужасно скрытная. И естьли я огорчена, естьли я плачу, то это не от чувствительности, но совсем по иной причине. Следовательно, нужно презирать это и относиться ко мне свысока. Прием весьма нежный, который не может не воздействовать на мой ум. Все же этот ум, как бы зол и ужасен он ни был, не знает других способов любить, как делая счастливыми тех, кого он любит. И по этой причине для него невозможно быть, хоть на минуту, в ссоре с теми, кого он любит, не приходя в отчаяние. И тем более невозможно ему быть постоянно занятым упреками, направленными то на одно, то на другое, каждую минуту дня. Мой ум, наоборот, постоянно занят выискиванием в тех, кого он любит, добродетелей и заслуг. Я люблю видеть в вас все чудесное. Скажите на милость, как бы вы выглядели, если бы я постоянно упрекала вас за все недостатки ваших знакомых, всех тех, кого вы уважаете или которые вам служат? Если бы я делала вас ответственным за все глупости, которые они делают, были бы вы терпеливы или нет?! Естьли же, видя вас нетерпеливым, я сердилась бы, встала бы и убежала бы, хлопая дверьми, а после этого избегала бы вас, не смотря на вас, и даже бы притворялась более холодной, чем на самом деле; естьли бы я к этому добавила угрозы – значит ли это, что я важничала? Наконец, естьли после всего этого у вас голова также разгорячена и кровь кипит, было бы удивительно, что мы оба не в своем уме, не понимали друг друга и говорили одновременно.
Христа ради выискивай способ, чтоб мы никогда не ссорились. А ссоры – всегда от постороннего вздора. Мы ссоримся о власти, а не о любви. Вот те истина. Я знаю, что скажешь. И так не трудись выговорить. Право, безответно оставлю, ибо с моей стороны я, конечно, намеренье взяла не горячиться. Voules Vous me rendre heureuse, paries moi de Vous, je ne me fachere jamais Желаете ли сделать меня счастливой? Говорите со мною о себе. Я никогда не рассержусь».
Получив сие письмо, Потемкин сник до крайности. Он ненавидел и презирал себя! Но знал, что мало что в состоянии изменить. Бывало, понимая свое неуправляемое и непредсказуемое поведение, он плакал в объятьях Екатерины, но еще чаще плакала она сама, понимая, как в пословице, что любую беду она могла бы руками развести, но свою собственную – не могла ума приложить.
* * *
Весьма скоро, через полгода, Завадовский оказался кавалером орденов Белого Орла и Святого Станислава. Потемкин, не верил слухам и своим глазам: сей офицер, коего он сам и выдвинул на ответственный пост статс-секретаря императрицы, становился его соперником. Еще недавно Завадовский в письме, обращаясь к графу Потемкину, как к благодетелю, клялся ему в своей верности и усердии.
Неровные, бурные отношения Екатерины и Потемкина начинали утомлять их обоих. Екатерина полагала, что все дело в ее чрезмерной любви, естьли бы ее было меньше, то все было бы лучше и веселее. Накал страсти за полтора года немного поостыл, посему Григорий Потемкин тяготился положением официального фаворита. Любовь любовью, но при его талантах и властности трудно было выносить установленные между ними в государственных делах отношения покровительницы и воспитанника. Всей душой он рвался к достойной деятельности. Брак с императрицей не изменил его положения перед их окружением, он по-прежнему был просто фаворитом, во всем зависящим от воли государыни. Екатерина обожала его непредсказуемый гордый нрав, который, как она прекрасно понимала, и заставлял его рваться и метаться, не находя себе поля деятельности.
«Кукла, я с концерта, на котором Вы из памяти не выходили, пришла. Могу ли прийти к Вам или нету, не знаю. Или изволишь ли ко мне пожаловать?»
Ей было грустно и досадно от мысли, что супруг ее, по всей вероятности, разлюбил.
Иногда Екатерина жаловалась, что он заставляет ее терпеть унижение в присутствии других. Иногда прозрачно жаловалась на отсутствие его в
