Должники - Татьяна Лунина
Проанализированная у помидорной грядки ситуация выдала результат: Елена Алексеевна сделает давно обещанное деловое предложение под занавес, когда у помощницы иссякнет терпение и испарится надежда. Потому что подобного рода сюрпризы должны обрушиваться лавиной, а не услужливо стелиться половиком. Аналитик подхватила корзину и деловито пошагала к дому, уверенная в безошибочности своих рассуждений.
В кухне кипела работа. Хозяйка ловко орудовала ножом, нарезая тонкими, аппетитно пахнущими овалами копченую колбасу. На кухонном столе возвышалась горка чистых тарелок, рядом притулилась миска с соленьями, блюдце со шпротами, разложенными по кругу в ряды и украшенными тончайшими лимонными дольками с пышными веточками укропа, розетка с красной икрой и масляной розой в центре, упакованный в целлофан кусок брынзы, чесночная головка, толченые в ступке орехи, тертая свекла в глубокой тарелке и еще всякая всячина, которая радует глаз и повышает жизненный тонус.
-- Собрала? Молодец, -- похвалила хозяйка, -- поставь на пол. Но у нас с тобой небольшая проблема: я соль забыла купить. Вроде, на память не жалуюсь, а иду в магазин за солью – набираю всего под завязку, кроме соли. Может, Илью в сельмаг пошлем?
-- Он уроки делает. Я схожу, только подскажите дорогу.
-- Вот умничка, -- порадовалась Елена Алексеевна. – Сапоги резиновые надень. У нас тут не город, после такого ливня по улицам в туфельках не походишь.
…К прилавку, несмотря на плохую погоду, выстроилась очередь: завезли гречневую крупу. Тоня поздоровалась и стала в хвост к паре молодых женщин, оживленно обсуждавших какую-то тему.
-- Что будете делать? – спрашивала высокая брюнетка с короткой стрижкой пышную блондинку лет тридцати. – Опять к свекрухе?
-- А куда денешься? Ты же знаешь, она хуже клеща: вопьется – не отодрать. Зануда, каких поискать! После смерти свекра мой совсем сбрендил:
трясется над своей мамашей больше, чем над дочкой и женой, вместе взятыми.
-- Переживает за мать, наверно. Полгода же не прошло, как Петра Кузьмича схоронили. А ведь они жили душа в душу, помнишь? Вот Ванька твой и старается, чтобы мать почаще вас видела и не так тосковала.
-- Ага, можно подумать, у нее кроме нас нет никого. А дочка с зятем? Но только Марья Захаровна перед ними на задних лапках ходит, а моим дураком крутит, как хочет. Да ладно, ну их всех к черту! Вы-то где будете юбилей свой отмечать? Дома?
-- В Москву рванем, на неделю. Вася премию получил, хочет подарок мне сделать.
-- Везет тебе, такого парня отхватила! Не пьет, не матерится, зарабатывает прилично, мать за тридевять земель. А у меня -- дурак дураком, зато гонору выше крыши. Слушай, -- понизила голос блондинистая толстуха, -- а Васька твой знает, что ты рожать не сможешь? Он же, вроде, любит детей. Я помню, на свадьбе все хвастался, что его невеста в школе работает, детишек петь учить, даже хор организовала. Какое место вы на районном смотре заняли?
-- Первое.
-- О, видишь, такой женой, конечно, только гордиться! А что аборт неудачный был, так не ты, Люська, первая, не ты последняя. На худой конец, из детдома возьмете, если уж совсем подопрет.
-- Не знаю, пока такого желания нет. Мне этого добра в школе хватает, скучать не приходится. Все, закрыли тему… Валечка, взвесь, пожалуйста, гречки два кило.
-- Не могу, Люсь, в одни руки только по килограмму. Вы ж не одни здесь.
Соль она принесла. Молча поставила на стол, вышла из кухни. Громодянская догнала Антонину у лестницы.
-- Постой, что случилось? На тебе лица нет. Тебе плохо?
-- Да. Мне плохо.
-- Ну, пойди, полежи. Я сама все сделаю. Отдохнешь, бери Илюшу и спускайтесь.
-- Извините, Елена Алексеевна, не смогу. Меня тошнит очень. Вы же не хотите, чтобы я блевотиной праздничный стол испортила? – и стала подниматься по лестнице, не прислушиваясь к летящим в спину словам.
…Почему вдруг так отчетливо вспомнился и без того памятный день, Тоня не знала. Пережив потрясение, она смирилась с бесстыдным обманом. Наглухо захлопнула дверь в тот отсек, где обитает память, повесила замок на короткий разговор в сельмаге. Одна из-за выгоды сочиняет байки. Другая молча терпит вранье, потому что в примирении с ложью для нее больше прока, чем в попытках докопаться до истины. И обе совершают сделку с совестью.
Пылесос монотонно гудел, перекатываясь по хозяйским коврам и ковровым дорожкам, волоча за собой шнур-змею. Резиновую, копирующую ту, живую, о какой писал Аренов в письме. «Как же Аренов тогда не испугался? Я бы, точно, умерла со страху, -- подумав об этом, Тоня поймала себя на мысли, что «Аренов» постепенно вытесняет привычное «Саша», даже если оба соседствуют в мыслях. Объяснялось это, видимо, тем, что Саша всегда был понятным и близким, существовал в реальности, не в мечтах. Она к нему прикасалась, лохматила волосы, шутливо шлепала по губам, когда муж безбожно перевирал мелодии, целовала, по выходным кормила обедом, по будням ждала, спорила, соглашалась – жила. Сейчас она выживала, и Аренов стал заклинанием, верой, надеждой – силой, на которой держалась его жена. Ни от Аренова, ни от Саши она не откажется никогда. Даже за все богатства мира, если вдруг ей кто-то по дури предложит.
-- Эй, есть тут кто живой?
-- А вы кто? Как
