Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, — побагровевший начальник канцелярии вытянулся в струнку. — Лично прослежу!
— Да уж, будьте настолько любезны!
— Однако, ваше превосходительство, внешний вид э-э… господина Ландсберга в статском может вызвать… непонимание и даже возмущение прочих чинов островной администрации…
— Чушь! — фыркнул Таскин. — К тому же, я не потерплю, чтобы мне тыкали внешним видом моих чиновников. Всех недовольных и непонимающих прошу, впрочем, направлять ко мне! А вы, господин Ландсберг, напоминаю, извольте немедленно отправляться к портному!
Дверь за Таскиным с треском захлопнулась.
Сохраняя сокрушенный вид, а про себя посмеиваясь, Ландсберг с удовольствием подумал, что теперь-то сплетники точно разнесут приказ начальника округа по всем присутствиям острова. И ему можно будет без опаски ходить по поселку в цивильной одежде.
Так оно и произошло.
Выйдя на улицу, Ландсберг не удержался — остановился, чтобы со стороны критически оглядеть свой новый дом. Заготовку леса для него удалось завершить, вопреки ожиданиям, за одну зиму. Островная казна в марте неожиданно отказалась от ожидаемого подряда на строительство новых казарм, и Ландсберг сразу выкупил больше трех десятков кондиционных лиственничных бревен. Это изрядно опустошило его кошелек, однако дело того стоило.
Дом не мог не радовать взгляд — просторный, с большими «несахалинскими» окнами, украшенными резными наличниками, с обширным двором, в котором хватит места и будущей конюшне, и сараям, и лабазам для товара. Поначалу Ландсберг планировал в новом доме и мансарду, однако, по совету Михайлы, с замыслами своими решил пока повременить. Единственная мансарда в Александровском посту была только в резиденции губернатора. Вторая при доме вчерашнего каторжника, а нынче ссыльнопоселенца, неминуемо могла стать своего рода дерзким вызовом чванчивому обществу островной столицы.
— Пятачок бы подстрелить с тебя, ваш-бродь! — раздался за спиной хриплый и ломкий одновременно детский голос.
Ландсберг обернулся: совсем рядом стоял мальчишка-оборванец, босоногий и огромных портках, застегнутых почти у самой шеи. За ухом у «сахалинского гавроша» был заткнут окурок, глаза пьяные… Ландсберг вздохнул: он ежедневно раздавал на улице мелочь местным попрошайкам, однако дети здесь просили не на хлеб: вкус дешевой водки и папирос они на Сахалине познавали прежде, чем вкус молока и сладостей. Им он денег не давал.
— Пятачок, говоришь? Может, лучше хлеба я тебе вынесу?
— Не, мне пятачок. Сам куплю. Ну, дай!
— Денег не дам. На папиросы, а то и на водочку потратишь. Хлеба вынесу, изволь…
— У-у, немец-перец-колбаса! — без особой злости буркнул «гаврош», повернулся на пятке и побрел прочь.
Ландсберг невольно улыбнулся: так дразнили его и в детстве соседские мальчишки, так обзывали парнишку-вольноопредяющего и петербургские босяки. Интересно, как они все угадывали, что он немец?..
* * *
Ландсберг по укоренившейся привычке зорко посматривал вперед и по сторонам: нет ли вблизи чиновника либо офицера местного гарнизона, перед которыми он по-прежнему ломал шапку?
Фигуру Ольги Владимировны Ландсберг заметил, как только она появилась из-за угла. Дитятева шла по шатким подгнившим дощатым тротуарам осторожно и одновременно по-женски грациозно, и он невольно залюбовался своей супругой. Беременность Ольги Владимировны пока не была заметна. Лишь осторожная походка выдавала бережливость, с которой та носила свой дарованный природой «груз».
Ландсберг остановился, поджидая Дитятеву.
Глава девятая. Ночной возок
Возок немилосердно трясло — зимник после последнего снегопада был плохо расчищен, а редкие в эту пору проезжие еще не успели сгладить заледенелые бугры и набить полозьями саней приличную колею. Однако пассажиры возка, казалось, не замечали толчков и дремали в неровных отблесках тлеющих древесных углей в камельке, закрепленном на полу. Дремал и возница, лениво пошевеливая время от времени вожжами. Только пес Разбой — крупная гиляцкая лайка — неутомимо перебирал мускулистыми лапами, то следуя за возком, то приотставая от него и постоянно прислушиваясь к звукам ночной тайги.
Но вот пес резко остановился, повернул тяжелую лобастую голову направо, потянул носом. Прыжок — и проваливаясь в снег по брюхо, пес помчался куда-то в сторону каменистой осыпи. Еще минута-другая, и возница очнулся от дрёмы, услыхав басовитый настойчивый лай, закрутил головой, потянул вожжи, чтобы скрип полозьев не мешал слушать.
Пес, натасканный преимущественно на крупную дичь, явно кого-то преследовал. Послушав лай, возница, матерясь, с трудом повернулся в необъятном своем тулупе и постучал кнутовищем по крыше возка.
— Слышь, хозяин! Разбой кого-то поднял. Будешь глядеть, али дальше ехать?
Один из пассажиров возка, коммерсант Карл Христофорович Ландсберг, словно и не спал — протянул руку, открыл верхнее окошко и высунул в него голову, прислушиваясь к далекому уже лаю лайки. Стянув зубами перчатку с одной руки, захватил пригоршню снега с крыши возка, крепко потер им лицо, окончательно прогоняя дрему, постучал носком сапога по валенку своего спутника:
— Михайла, хватит спать! Пошли, прогуляемся — Разбой, кажется, дичь поднял.
— И то дело! — с готовностью откликнулся спутник коммерсанта. — Давно свежатинки не пробовал, соскучился уже… Кого энто он, интересно, поднял, Карл Христофорыч?
— А вот сейчас и узнаем! — Ландсберг уже успел выпрыгнуть из возка и прилаживал к сапогам плетёнки-снегоступы.
Закинув ружья на плечи и захватив длинные жерди, загодя вырезанные и притороченные к возку — без них по присыпанному снегом таежному бурелому порой было просто не пробраться — спутники направились туда, откуда доносились отголоски призывного собачьего лая.
Добравшись до каменистого склона сопки, с которого ветер сдул весь снег, охотники отвязали снегоступы и взяли ружья в руки: лай Разбоя был слышен совсем рядом. Добравшись до гребня, Ландсберг остановился, приложил к глазам бинокль, чуть повел им и тут же увидел и Разбоя, и найденную им дичь — кабаргу, замершую на большом и недоступном для беснующегося пса валуне. Валун венчал собой осыпь.
— Тёлка? — с надеждой поинтересовался спутник коммерсанта. — А то ихние козлы шибко вонючие, никакой свежатинки не захочешь с ими…
— Кабарга, друг Михайла, не козлиного, а оленьего племени, — поправил спутника Ландсберг. — Увы, это самец… Ну, что, будем брать? Кабарожья струя нынче в цене. Засушишь, а по весеннему сплаву японцам продашь, а?
— Твоя воля! — разочарованно сплюнул Михайла. — Тока весна ишшо далеко, а мяска свежего сейчас хотца. Ну, давай, стреляй, черт с нею, с вонищей: травки в
