Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
— Что ж, схожу, — улыбнулся краем рта Ландсберг. — Опасаются конкуренции, говоришь? И правильно опасаются, я торговлю правильную заведу! Я уж придумал как!
— Смотри, кумпаньон, как бы эти варнаки вперед тебя чего не придумали! — предостерег Карпов. — Ты что, не знаешь, что вся наша островная коммерция из бывших майданщиков состоит? В кандальной тюрьме копейку тугую на людской крови сбили и на воле лавки с магазинами пооткрывали. Тока нынче не под нарами торгуют, а открыто, по патентам. Тот же Есаянц, Ибрагимка, Никитин — весь пост знает, что у них и «марафетом» днем и ночью разжиться можно, и водочкой, на которую у них сроду патентов не было. Ворованное скупают — в обчем, были майданщики — майданщиками и остались! И в дружбанах у них вся кандальная сволочь — гляди, поплачутся ей, что Барин коммерцию им решил испортить — нешто кандальная публика за своих-то не заступится?! А ты, кумпаньон мой любезный, к кому прислонишься, ежели что? Кто тут, кроме меня, у тебя есть-то?
— И что же присоветуешь, компаньон? Отказаться от своей торговой мечты? Так и жить до конца дней по варначьей указке?
— Не кипятись, Христофорыч! Остынь! И на «толковище» к Есаянцу да Ибрагимке сходи, не побрезгуй. Мыслю я, что не станут оне тебе укорот с самого начала давать. Поостерегутся — ты у кандальной тюрьмы пока в авторитете! Помнят людишки, до сих пор помнят, что ты несколько варнаков в Литовском замке положил, в Псковской пересылке не побоялся с отпетыми схлестнуться. У начальства сахалинского ты, опять-таки, на примете. А самое главное — слушок до меня дошел, что сам Пазульский, прости его, Господи, душу грешную, земля ему пухом — тебя трогать не велел! Не-е, поостерегутся оне!
— Тогда чего ж меня предупреждаешь? Попугать решил? А насчет Пазульского, патриарха каторжного, ничего не путаешь? С чего бы он симпатией ко мне вдруг проникся?
— Ну-у, кумпаньон, совсем вопросами засыпал! — шутливо поднял руки Михайла. Глаза, однако, серьезными остались, даже печальными. — Отвечаю: не тот Пазульский человек, что б к кому-то симпатиями проникаться. Для него что людишки, что воробьи. Или, лучше сказать, что тараканы. Что трогать тебя не велел — факт. А почему — никто не знает. И не спросишь у него, у Пазульского. Я так мыслю — задумку насчет тебя он какую-то имеет. Дальнюю задумку. А, может, и другое тут…
— Что ж тут может быть другого, Михайла?
— Да я и сам не знаю, — признался тот. — Тут про Пазульского много слухов и баек ходит. А точно никто про него ничего не знает. Откуда, к примеру, он вообче выплыл? Люди говорят — из благородных он, как и ты. Грамоту знает, языки чужие… Словечки иной раз запускает такие ученые, что сразу понятно: на нарах такому не выучишься! В обчем, ты его в голову пока не бери: не велел трогать — и слава богу! Время придет — узнаем, что к чему. А предупреждаю тебя насчет Есаянца и протчей братии вот почему: позовут — пойди. Вежливо говори, через себя переступи! И в глаза им не смотри, как ты умеешь! Схитри: сам, мол, хотел к вам, люди добрые, за дозволением да за советом сходить, да вы опередили. Что от тебя — убудет?
— Ну а ежели наглеть начнут?
— Тут ты сам решай, — развел руками Карпов. — Всё одно, ежели удила закусишь, тебя ни совет добрый, ни страх не остановят. Помни тока, прошу: прежде чем ломать этих варнаков начнешь, о жёнке своей подумай! И обо мне, убогом, тоже не забудь! Пропаду ведь без тебя, Христофорыч! И Ольга Владимировна пропадут! К тому же, мыслю я, в самом скором будущем у тебя, кумпаньон, подопечных-то прибавится, хм…
Ландсберг с подозрением уперся глазами в Карпова:
— Ишь ты, глазастый какой, компанон! — не выдержав, засмеялся он. — Вот старый мерин! Никто пока у Ольги Владимировны живота не углядел, а он узрел!
— На том и стоим, — крякнув довольно, Михайла искоса поглядел на бутылку. — Значит, верный глаз у меня еще? Ну, тады еще в чашечку плесни, за здоровье наследника твоего не выпить грех!
Проводив Карпова, Ландсберг вернулся в мастерскую, надел клеенчатый фартук и почти до вечера продолжал возиться с балясинами для будущего крыльца дома. Когда дешевенькие часы хрипло прокуковали четыре раза, он снял фартук, умылся из лохани с колодезной водой и пошел встречать супругу: в это время она, как правило, заканчивала прием посетительниц и шла домой.
Каторжанского халата Ландсберг больше не носил — опять-таки благодаря Таскину.
Как оказалось, он не забыл и свое обещание — попытаться узаконить в местном обществе ношение Ландсбергом не арестантского халата, а цивильной одежды. Несмотря на перечисление Карла Христофоровича из разряда испытуемых в вольные поселенцы и повышение по службе, унизительное правило ношения прописанной уставом о наказаниях арестантской одежды отменено не было. И, несмотря на персональное разрешение Таскина, чиновники из других канцелярий не единожды останавливали Ландсберга на улице и публично отчитывали его за «дерзость». Диктовалось сие, разумеется, не столько тщанием исполнения служивыми людьми всех уставов и правил, сколько скукой, поголовным пьянством чиновников и их мелочной злонамеренностью причинить неудобства безответному человеку.
Как-то раз Ландсберг, облаченный в арестантский халат, представил начальнику округа на подпись какую-то бумажку и поспешил, по своему обыкновению, удалиться в свой закуток. Не успел он покинуть приемную начальника округа, как двери кабинета шумно распахнулись и возникший в проеме Таскин громогласно, чтобы слышала вся канцелярия, окликнул:
— Господин Ландсберг! Извольте вернуться!
И, стоя в дверях, тут же устроил заведывающему архитектурной частью округа начальственный «разнос»:
— Кажется, я уже высказывал вам, милостивый государь, свое нежелание видеть у себя в канцелярии этот ваш ужасный арестантский халат! Вы, кажется, изволите игнорировать мое указание? Или вашего жалованья не хватает заказать что-нибудь приличное?! Потрудитесь прямо сейчас отправиться к портному, господин Ландсберг! А начальник канцелярии, — Таскин тяжело повернул голову в сторону вскочившего со своего места начальника канцелярии. — А вы, сударь мой, потрудитесь взять на себя труд проследить за выполнением моего распоряжения!
— Но, ваше превосходительство, — нерешительно возразил тот. — Параграф Уложения о наказаниях… э-э… вылетел, простите, номер из головы… В общем, ссыльнокаторжный, не отбывший…
— Что?! — взревел Таскин. — Вы, кажется, смеете возражать мне, сударь?! М-молчать! Господин Ландсберг работает под моим началом и в моей канцелярии! И не писарем, позволю вам напомнить, а исполняет должность заведывающего
