Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева
Унылый звон раздавался над Варшавой, и когда стрельба уже стихла. По улицам сновали встревоженные женщины и разгневанные мужчины: Коллонтай сбежал, увезя с собой много золота, а вместе с ним скрылся и Конопка; за ними отправили погоню. Зайончек с женой тоже уехал… Курвины дети! Поймаем – сразу же повесим!
Около полудня прошел слух, что москали сплошь перепились и можно попытаться добыть пушки, стоящие за мостом. Мадалинский вызвался это сделать. Взяв с собой несколько сот всадников, он вихрем промчался по берегу и вылетел на мост, но едва достиг его середины, как русские открыли стрельбу из нескольких пушек. Поляки отступили под огнем и скрылись в переулках. Только в Нове-Място выяснилось, что генерал тяжело ранен. Последний мираж рассеялся в блёклом ноябрьском небе.
* * *
Батальон состоял сплошь из офицеров – капитанов, майоров, полковников. Шляхтичей из Посполитого рушения. Теперь их отряды были распущены или переформированы, а они оказались на положении рядовых. Огинский, назначенный их командиром, ещё толком не знал, чтó им скажет, а потому оттягивал эту минуту, с каменным лицом проходя мимо строя. Возможно, они такие же полковники, как он – генерал-майор, но всё же не хотелось бы опростоволоситься.
С севера послышались мощные орудийные залпы. Сделав несколько замечаний и коротко призвав своих подчиненных быть готовыми выступить в любой момент на защиту Отчизны, Огинский распустил их и отправился в штаб. Гедройц ничего не знал о том, что происходит, и лишь предположил, что где-то идет бой с пруссаками. Три часа спустя канонада стихла. А около двух часов пополудни в лагерь прискакал гонец из Варшавы: Прага взята штурмом и горит, генералы Якуб Ясинский и Павел Грабовский убиты, генералу Гедройцу надлежит возвращаться в Тарчин и двигаться к Варшаве, а генералу Домбровскому – оставаться в Старовесе до дальнейших указаний. Вот уж верно говорят: не хвали день до заката…
Колонна Огинского шла последней; рядом с Михалом шагал генерал Франковский – пешком, а не в экипаже, как после отступления из Вильны… Спускался вечер, однако пустынная дорога вдруг стала оживленной. Навстречу воинам двигались экипажи – изящные кареты и убогие телеги, люди ехали верхом, шли пешком, семьями и поодиночке. Скорбную тишину нарушали только стук копыт, скрип колес, приглушенные всхлипы женщин.
– Граф Огинский?
Михал увидел своего земляка, депутата Наивысшей народной рады, и вышел из строя, чтобы с ним поговорить. Что происходит? Как? Где?.. Их окружили другие депутаты-литвины, ставшие беженцами; все в один голос твердили, что всё пропало, Варшава не сегодня-завтра будет сдана, Огинскому лучше идти с ними. Поблагодарив за совет и попрощавшись, Михал побежал догонять свою колонну.
Конечно, он не может вот так взять и уйти: существует же воинский долг, дисциплина… Далеко ли еще до Тарчина? Оставалось-то вроде не более пяти верст, а они всё идут и идут…
Разыскав Гедройца, Михал в очень туманных выражениях описал ему свою встречу с депутатами Рады, намекнув на некий план спасения Отчизны, для осуществления которого необходимо его участие. Генерал, у которого голова шла кругом от разом навалившихся забот, выдал ему пропуск в Сандомирское воеводство, предписав всем военным властям оказывать содействие генерал-майору Огинскому. Не теряя времени даром, Михал раздобыл себе лошадь и вместе с Лазницким, тоже исполнявшим «секретную миссию», выехал в лагерь Домбровского, даже не захватив с собой прислугу.
Сутки прошли в дороге; останавливались дать отдых лошадям и покормить их, сами подкреплялись, чем придется: у корчмарей не было припасено достаточно еды и питья для стольких новых постояльцев. Домбровский – румяный, коренастый, энергичный – принял их очень радушно. Потрясенный тем, что случилось, он, однако, не отчаялся и успел составить свой план спасения Отечества, который уже отправил Вавжецкому. По его подсчетам, во всех польских войсках ныне находятся под ружьем тысяч сорок человек, да еще две сотни орудий, и казна имеется немалая – десять миллионов злотых, с этим можно дать отпор неприятелю! Жаль Варшавы, но это еще не вся Польша; армия – вот что нужно сохранить, и король должен быть с армией! Объединившись, наши войска пройдут через Пруссию на соединение с французской армией, которая, несомненно, не откажет им в помощи, ведь цели у них общие. Генерал уже составил маршрут и нанес его на карту, продумав и план возможных военных операций. У русских всего двадцать – тридцать тысяч штыков и сабель, им непременно нужно оставить часть войск в занятых местностях для поддержания там порядка, особенно в бурлящей столице, сил на преследование у них не останется. Пруссаки тоже вряд ли встанут у нас на пути, несмотря на свои недавние победы и капитуляцию Ежи Грабовского под Пёнками. И даже если нам не удастся соединиться с французами из-за огромного расстояния, нас разделяющего, сей дерзкий маневр принудит русских и пруссаков вступить с нами в переговоры, в результате чего мы получим выгодный мир вместо позорной капитуляции!
Домбровский излагал свой план с такой убежденностью и верой, что заразил ими Огинского. В самом деле, это здраво, разумно и осуществимо! Если бы только план поддержали в Варшаве! Тогда не придется уезжать за границу. Нех жие Польска! Нех жие воля!
* * *
С берега послышался звук трубы, потом гвалт и крики. Выругавшись про себя, есаул пошел посмотреть, что происходит. У вытащенной на берег лодки с прикрепленным к ней белым флагом стояли пятеро поляков – трое штатских и два военных трубача, а окружившие их казаки шарили у них по карманам.
– Кончай обыск! – приказал есаул, протолкавшись вперед. – Эге, а это что у тебя?
На пальце одного из парламентеров, стоявших с поднятыми руками, сверкнул бриллиантовый перстень. Есаул велел его снять и забрал себе.
– Прекратить! – послышалось сзади.
К берегу бежал Андриан Денисов. Казаки вытянулись во фрунт.
– Парламентеры! – доложил есаул. – Обысканы; оружия при себе не имеют.
Бросив на него суровый взгляд, Денисов предложил полякам следовать за ним.
Сбившись в кучку, депутаты магистрата спешили за широко шагавшим проводником, боясь смотреть по сторонам: они проходили через догоравшую Прагу. Когда добрались до лагеря главнокомандующего, было уже совсем темно и поздно, часов одиннадцать. Часовой сказал, что Суворов спит. Дежурный генерал распорядился поставить для парламентеров палатку рядом со своей, их угостили чаем
