Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева
Визг картечи слился со ржанием лошадей; с грохотом взрывались гранаты; свистели пули, с чмоканьем входя в деревянные стены или исторгая крики из раненых; каменная крошка и щепки впивались в незащищенное тело, раня лицо, глаза… В четверть часа вся площадь возле колодца оказалась покрыта мертвыми телами и трупами лошадей; русские отступили обратно к лесу.
Пользуясь затишьем, генерал Мейен забрал небольшой отряд и двинулся дальше к Праге – прикрывать отступление Мокроновского: ему грозил Дерфельден справа и прусский корпус слева. Толпу, которую окольными путями вывел из Литвы Мокроновский, трудно было назвать войском: больные, голодные, оборванные солдаты, некоторые даже без оружия. Сдерживать Суворова остался Арнольд Бышевский с девятью пушками, тысячей сабель и тремя тысячами штыков.
Темно. Тихо. Даже птицы не поют. Далеко еще до рассвета. Или голос подать боятся? В самом деле, почему не слышно птичьих голосов? За первым отрядом обязательно придут другие, но никто ни свистом, ни трелями не подает сигнала об их передвижении. Давящая тишина… И темнота эта словно смотрит миллионами глаз, заставляя сильнее биться сердце… А если это ловушка? Если русские сейчас обходят его со всех сторон, чтобы захватить в мешок?
У Бышевского сдали нервы; невозможно вот так сидеть и ждать неизвестно чего. Лучше действовать! Снявшись с позиций между домами, отряд вышел из Кобылки, оставив там обоз, и отступил за заболоченный луг к опушке леса. В центре генерал поставил пехоту, на флангах – кавалерию. Звезды понемногу гасли, скоро рассвет.
Не прошло и получаса, как из Кобылки вылетела русская конница. Снова началась отчаянная пальба. Некоторые ядра угодили в костел, обрушив притвор. Падали люди с коней, падали кони, придавливая собой людей, но за ними появлялись всё новые, новые, новые, и трубач опять трубил атаку…
Рассвело, но ночной кошмар продолжался. Два орудия на левом фланге смолкли: их захватили русские; звук стрельбы сменился звоном сабель, криками, руганью, хрипами. Вот уже и правое крыло смято… Бышевский очнулся и отдал приказ об отступлении пехоты через лес, бросив пушки. Обоз остался в руках неприятеля.
На равнине у Мациолек пехота построилась в боевой порядок, а кавалерия ушла к Праге: здесь всё равно не развернуться, да и лошади измучены. Первые несколько залпов пробили бреши в рядах русских драгун, заставив их отступить; поляки тоже отошли подальше, к деревне Корчма. Было уже около десяти утра. Построились, прислушиваясь, не дрожит ли земля от конского топота, но вместо этого загремело «ура»: в атаку бежали русские егери. Плохо обученные литовские рекруты защищались с мужицким упорством, но после получаса жестокой рукопашной сзади снова послышалось гиканье казаков и звуки кавалерийской трубы… Повстанцы начали бросать оружие: одни сдавались в плен, другие бежали в лес, пробираясь через кусты и заросли валежника. Раненого Бышевского в плен отнесли на носилках.
…Тянутся скорбной чередой телеги за Кобылку, к урочищу Купель. Там мужики роют всемером большую яму. Тихо плачут женщины, ксёндз бормочет молитву: In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen[27]. Мужики переносят с телег мертвые тела, ухватив их под мышки и за ноги, и складывают рядком в общую могилу. Четыре с половиной сотни тел. И всё такие молоденькие! – всхлипывают бабы.
Глава XI
По улицам бежали люди, шарахаясь от верховых, стучали колесами экипажи. Когда глухие пушечные выстрелы за рекой становились громче, матери вскрикивали и ускоряли шаг, волоча за собой хнычущих детей. У Барбакана возникло столпотворение, Новомейская запружена – ни проехать, ни пройти. Со Свентоянской поднимался слух о том, что в Замок уже не пускают: слишком много желающих там укрыться; надо искать защиты по иноземным посольствам. Женщины заголосили; кто-то стал пробиваться обратно, кто-то не поверил и продолжал напирать… Пан Рудницкий велел Янеку погонять: надо поскорее выехать с Фреты на Длугую. «Увага! Увага!» – кричал старый кучер и щелкал бичом над головой, но их савраска с трудом продвигалась шагом.
По Мостовой поднялся отряд еврейской милиции; сразу начался крик. Люди в панике пытались бежать, толкая друг друга, кто-то упал…
– Кто такие? – сурово спросил бородатый еврей, ухватившись за край брички.
– Муж болен, – залепетала побледневшая пани Рудницкая. – К лекарю… нам… нас…
Рудницкий скорчился на сиденье и закрыл глаза; вид у него действительно был нездоровый. На покрытом испариной виске билась синяя жилка.
– Брось его, Хаим! – крикнул, обернувшись, другой милиционер. – Эй! Куда?
Евреи бросились догонять дезертиров, убегавших по Фрете, а бричка наконец-то свернула на Длугую. Пан Рудницкий выпрямился на сиденье.
Прямо под ним, в ящике, находился сундучок с золотыми монетами и драгоценностями жены, прикрытый сверху разным тряпьем. Всё остальное добро пришлось бросить дома. Выбирать не приходится, ноги бы унести. Сейчас на Миров, потом через Волю – и на юг, правее Мокотова… Уж лучше пруссаки или цесарцы, чем москали.
Пальба снова усилилась. Янек шлепнул лошадь вожжами, и та перешла на легкую рысь, но вожжи вскоре снова пришлось натянуть: из переулка слева выбегали люди прямо под копыта.
– Москали уже в городе! – крикнул один, обернувшись на седоков.
– Петрусек! – ахнула пани Рудницкая и спрыгнула с брички.
– Куда ты! Стой! – попытался удержать ее муж, но она бросила на сиденье узел с одеждой, который держала на коленях, и побежала в переулок, расталкивая попадавшихся навстречу людей.
– Анна! Вернись!
Холера ясна! Вот ведь глупая баба! Пан Рудницкий стоял в остановившейся бричке, глядя вслед жене, но не решаясь сойти на землю (помнил про сундучок). Ну и что теперь делать?.. Янек на козлах поворотился вполоборота и вопросительно посмотрел на хозяина.
– Поехали! – махнул рукой пан Рудницкий и сел. – У Воли их подождем… Нечего тут…
* * *
Из тумана вылетела с шипением сигнальная ракета и рассыпалась искрами в темном небе. Все семь колонн выступили разом. Впереди шла рота застрельщиков, за ними – по две роты с лестницами, плетнями и фашинами, которые солдаты вязали накануне всю ночь. На расстоянии картечного выстрела от едва различимого во
