Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Вечером опять банкет. Симоненко оказывается крепким, интересным дядькой в штатском. Выглядит он моложе своих лет и гораздо лучше мистера Хоупера. Я собиралась их с Хоупером за отдельный столик посадить, но они захотели сидеть за одним длинным столом вместе со всеми. Симоненко привёз несколько бутылок шампанского и огромный арбуз со своего огорода, я добавила вина и фруктов, а к кофе и чаю – торт и хороших киевских конфет. Снова началась гулянка, пир горой, тосты за мир и дружбу. Все желают боевым друзьям здоровья и долгих лет жизни, а они делятся с народом воспоминаниями. Я как на пресс-конференции: перевожу с английского на русский, с русского на английский, горло шампанским иногда споласкиваю, а поесть никак не получается. Свининка с овощными голубцами, с жареной в чесноке молодой картошкой – вкуснятина, а я мелю языком и слюнки сглатываю. Мы, гиды, к этому привыкли. Пока переводишь – это если а-ля фуршет – всю чёрную икру умнут, обидно бывает. Мистер Хоупер приносит камеру со вспышкой, начинают сниматься. Милдред прямо влюблена в мистера Симоненко, несколько раз с ним в обнимку снимается. Раскачали ресторан, к нам даже с соседних столиков подходят брататься, всем хочется чокнуться с боевыми друзьями. И кто подходит? Фээргэшники! Потом плясали под джазовый оркестр, пели «Калинку», вечер удался! Хочется улизнуть, побыть на природе. Симоненко с Хоупером прекрасно понимают друг друга, без меня договорятся. Симоненко знает несколько слов по-английски, а Хоупер, как мне кажется, неплохо говорит по-русски. Я с Диком и его папой выхожу на бульвар, с Днепра веет ветерок, воздух пахнет цветами. Мы с Дугласами сидим на лавочке под каштанами, а мимо нас дефилирует вся наша группа: медицинские сестрички, Симпсоны, Тейлоры, Янги, Джон с Кэрол и с ними Том. Через некоторое время видим Элис и Була, а посерёдке между ними выступает довольная собой Милдред. Это её большая победа, доставшаяся почти ценой жизни. А когда мы возвращаемся, я краем глаза улавливаю на одной из скамеек с видом на Днепр полковника Симоненко с мистером Хоупером. Толкуют о чём-то, и никакой переводчик им не требуется. Догнали нас, и Хоупер предупредил, что первую половину следующего дня он проведёт в семье Симоненко – тот хочет познакомить его с родными. Всегда пожалуйста, только после двух мы отбываем в Ялту, о’кей? Киев, можно сказать, удался. Завтра утром съездим в Лавру, а после обеда – в путь, в Ялту!
* * *
О солнечная Ялта! Они хотят моря и солнца, а я хочу, чтобы меня хоть ненадолго оставили в покое. Мне не нужен номер с видом на залив, или на бухту, или на лагуну. Мне нужна мягкая койка в тёмной дыре над кухней, пропахшая запахами пережаренной пищи и прогорклым перегоревшим маслом. В самолёте я сплю, и в автобусе по дороге из Симферополя тоже. Никаких объяснений по ходу следования, да и сами туристы вялые, подрёмывают. А чего тут смотреть: субтропики как субтропики, что, они субтропиков не видели? Только время от времени в окна поглядывают – скоро ли покажется море? Я по ощущению знаю когда. Начинаются крутые повороты – а там и площадка, перед которой шофёры обычно притормаживают и заезжают на стоянку. Наш шофёр осматривает шины, разминается, закуривает. Тут мы стоим минут десять – даём туристам возможность полюбоваться на море сверху. Оно возникает перед нами внезапно, когда людей уже изрядно укачало и они сидят, безвольно вдавившись в спинки кресел и прикрыв глаза. Вид – потрясающий, дух захватывает. Огромное, синее до горизонта, оно почти сливается с небом. Группа мгновенно расшевелилась – туристы вскакивают с мест, высаживаются, подходят почти к краю площадки и начинают дружно щёлкать камерами – такой вид пропустить грех. Чёрное море! Снова восхищённые возгласы, групповые съёмки, но я командую: «Все на борт!» – надо ехать дальше. В ясную погоду этим видом с высоты можно любоваться без конца, но трасса оживлённая, подгребают другие автобусы с людьми, туристические и рейсовые, а стоянка невелика.
Ох, помню, как год назад я привезла сюда группу американских евреев. Это была одна из первых моих групп. Все старенькие, за семьдесят и под восемьдесят, еле на ногах держатся, с палками, с ходунками. Двенадцать человек, пары только две, остальные старички и старушки вдовые. Все – выходцы из России, они ещё царское время застали. Владельцы лавочек, ремесленники: портные и сапожники, санитарки и сиделки на пенсии, официантки, посудомойки, домохозяйки, бывшие маляры и разнорабочие – из маленьких провинциальных городов. По-русски говорили двое, очень плохо, с характерным акцентом. Впрочем, они и по-английски говорили с сильным еврейским акцентом. Объяснили мне, что им было не до учёбы, им пришлось зарабатывать на жизнь тяжким трудом. Другое дело – их дети и внуки. Те выучились, сейчас на хорошей работе, настоящие американцы. Мы уехали из России от погромов, говорили они, из местечек. Маша, вы знаете про черту оседлости? Что такое еврейские местечки, знаете? Царь не пускал нас дальше наших местечек, Маша. Как мы там жили – одно горе. Вы живёте в новой стране, у вас все народы равны, у вас нет антисемитизма, так ведь вы нам говорили, да, Маша? (Я постаралась во время экскурсии по Москве подробнее раскрыть тему «Дружба народов в СССР».) Вам повезло родиться в такой стране, Маша. Мы копили всю жизнь, чтобы иметь такую возможность – перед смертью одним глазком взглянуть на нашу родину, Россию. Вот, мы едем в Ялту. Стоим и смотрим на Чёрное море. Могли ли мы мечтать о том, чтобы побывать в этих чудесных местах, в Крыму, ведь только царские особы, их свита и приближённые могли любоваться этой красотой. Революция дала евреям такой шанс… В вашей великой стране евреи… Бедняги еле стоят на корявых, искривлённых артритом ногах, с некрасивыми морщинистыми лицами в пигментных пятнах, с редкими в мелкую пружинку волосами… Стоят и смотрят на море. И вдруг я замираю. Они поют! «Боже, царя храни, сильный, державный, славься навеки, наш царь-государь…» Дребезжащими голосами старательно выводят мотив, картавят, путают слова, перевирают, но поют! Два голоса, три, четыре, десять, все двенадцать, громче и громче, торжественно, красиво. Пение обрывается – позабыли слова и не хватает дыхания. Переглядываются, улыбаются: они и сами от себя такого не ожидали. С просветлёнными лицами лезут в автобус, цепляются друг за друга, и мы с шофёром помогаем, подсаживаем. Они смущены, прячут глаза. Да и я потрясена, у меня комок в горле. Что за наваждение?! Что навеяло им?.. И что так потрясло, растрогало меня? Может, это и есть то самое, глубинное, русское, что объединяет
