Мальчики - Дина Ильинична Рубина
Если бы Жорке кто-то сказал, что через год он будет запросто проникать в Институт лепры с задков, со стороны вивария, привычно пробегая по дорожке к домику-мастерской Торопирена, он от испуга и недоверия глаза бы вытаращил.
А началось всё у них во дворе, с кота Моисея.
* * *
Кот прибыл по воздуху. Его не аист принёс, а ворона: стащила слепого котёнка с балкона, из коробки, в которой окотилась кошка. Он был ещё незрячий, но уже с характером и страшной волей к жизни. Орал благим матом и отбивался. Отбивался так, что ворона его выронила – правда, с небольшой высоты. Он ушибся, но продолжал орать, призывая помощь…
Помощь явилась в лице Ангелины Петровны, соседки со второго этажа, библиотекарши из Технологического техникума. Она опаздывала на работу, и потому, отогнав ворону, которая налетела расклевать добычу, спрятала рыжика в колючих кустах возле гаражей и помчалась на остановку автобуса, ибо опаздывала уже не на шутку.
Малец продолжал орать, властно и требовательно. Орал до вечера, как нанятой, так что вернувшаяся с работы Ангелина Петровна застала всё ту же проблему. Ну, что делать, подумала она огорчённо, к себе не возьмёшь, с Германом шутки плохи, вмиг котейку схарчит. (Её немецкий красавец-овчар Герман Геринг был зверского нрава пёс, вполне соответствовал имени.)
А рыжик продолжал надрываться, требуя внимания к своему вопросу. Ну, она полезла его доставать. За день он забился в кусты так глубоко, что достать его было делом немыслимым. Ангелина Петровна стояла на карачках, выпятив зад в серой шерстяной юбке, и пыталась выманить упрямца жалким своим «кис-кис-кис»…
Жорка как раз во дворе околачивался, бросился Ангелине Петровне помогать. Куда там! Только руки обстрекал.
– Ты вот что, Жора. Сбегай к Цезарь Адамычу, у него разные инструменты есть, может, секатор найдётся.
– А кто это? – спросил Жорка.
– Ты что, не знаешь? – она махнула рукой в сторону Горелого дома. – Вон, окошко синее, просто постучи. Если он дома, выглянет.
Жорка с облегчением побежал – он просто уже слышать не мог этот писклявый ор. Постучал в синий ставень, вечно на его памяти закрытый, будто заколоченный, и через пару мгновений тот действительно приоткрылся. Это оказался тот самый мужик «из Польши», у которого «больше». Ясненько…
– Там котёнок застрял в кустах, – Жорка мотнул головой. – Возле гаражей. Ангелина Петровна просит разобраться.
Больше всего его удивило, что мужик, ничего не спросив, так же молча прикрыл ставень и буквально через минуту вышел с секатором в руках. Вот как он мог знать, что именно секатор понадобится?
Провозились где-то с полчаса, возился, понятно, «поляк», отщёлкивая толстые прутья, мало-помалу продираясь к вопящему пискле. Ангелина Петровна стояла над ним, приговаривая:
– Ох, Цезарь Адамыч, голубчик… что бы мы делали без вас! Уж такое спасибо, Цезарь Адамыч. Это ж надо, какое происшествие!
Наконец извлекли из колючего тоннеля – окровавленного, расклёванного бандиткой-вороной, слепого и жалкого, но не смирившегося малявку.
– Ого, – одобрительно заметил Цезарь Адамыч, разглядывая мокрый писклявый комочек на своей ладони. – Какая воля к жизни! Это надо уважить. Младенец, принесённый воздушной рекой. Новорождённый Моисей.
Может, он правда какой-то поляк, подумал Жорка. Так чудно слова подбирает, и так странно выговаривает: каждое слово на ходулях.
– У меня, вы ж знаете, Цезарь Адамыч, Герман котов не любит, этого схомячит за раз, как пирожное. Может, кто пожалеет, возьмёт? – с сомнением произнесла Ангелина Петровна.
– Я и возьму, – ответил тот просто. – Пошли, Моисей, Геринг евреев не любит.
Сгрёб котишку за пазуху и пошёл. Но тут же обернулся и бросил Жорке:
– Секатор прихвати, а то сопрут.
И Жорка, Жорка, который терпеть не мог ничьих указаний, как миленький поднял с земли секатор и пошёл за этим «поляком», которого так иностранно-красиво величали: Це-е-е-зарь Ада-а-аамыч! – пошёл как миленький следом.
А котёнок мгновенно стих, будто попал на своё законное место, где ему и положено отныне произрастать.
Кстати, первое время он там и сидел, за пазухой у Цезаря Адамыча, – довольный, сытый, в тепле, удовлетворённо мурчал. Был оттуда выдворен исключительно по стремительному набору веса. Таскать его уже стало несподручно. «Это как же африканские бабы всё время на себе своего дитятю таскают», – удивлялся Цезарь Адамыч.
Вырос Моисей в матёрого котищу, красоты немыслимой, зеленоглазой. Рыжим был, с крахмально-белой манишкой, с небольшими ушками на круглой уютной башке и сумеречными глазами такой силы мысли, такого пронзительного инопланетного ума, что оторопь брала в них смотреть.
Характерец имел паршивый, обладал, что называется, лидерскими качествами. Скажем проще: вытворял что пожелает. Кепки ему, гаду, недоставало и папиросы в зубах. По стенам лазал, как крыса. А мух ловил прям-таки залихватски: смахнёт в лапу, затырит, глаз прищурит и по одному коготку раскрывает пухлую ладонь: «Ах, ты ещё жужжишь, жива ещё, зараза?!» Хлоп – ловушка запечатана! В конце концов выкинет задушенную козявку, и пошёл по своим делам. Никогда эту дрянь не жевал, брезговал. «Что, парень, не кошерно тебе?» – спрашивал хозяин.
Заповедную зону кухни – тот уголок в комнате, где стояли газовая плита, холодильник и круглый стол с двумя стульями, – требовалось от Моисея охранять. Он умудрялся из кипящей кастрюли каким-то необъяснимым образом таскать куски мяса-рыбы.
(Впрочем, Цезарь Адамыч, адвокат кошачьего дьявола, повторял, что Моисей не вор, а добытчик, что, будь он человек, стал бы уважаемым медвежатником.) Двери этот кот открывал виртуозно: просто повиснув на ручке. Когда хозяин заменил ручку с рычага на круглую, Моисей разбегался, прыгал и, упершись задними лапами в дверь, передними крутил ручку в правильную сторону.
Единственно, чего он в жизни своей боялся, – улицы. Раза три, когда заболевал и Цезарь Адамыч трамваем ехал с ним к ветеринару, утыкался мордой в шею хозяина, закрывал глаза и непрерывным рокотом в отчаянии стонал.
«Его можно понять, – говорил Цезарь Адамыч, успокаивающе похлопывая кота по загривку, – он спасся из египетского плена, и кругом проклятые египтяне…»
Момент, когда процессия – впереди «поляк» с котёнком, позади Жорка с тяжёлым секатором – переступила порог входной двери, такой же синей и массивной, как ставень на окошке, – этот момент (всю жизнь потом считал Дызайнэр Жора) стал важнейшим в его судьбе. Даже более важным, чем день, когда бог, или кто-там-он-есть, нашептал в ухо Тамаре неотменимый приказ: ехать в Солёное Займище, отбить у пастуха Матвеича чужого и абсолютно не
