Мальчики - Дина Ильинична Рубина
Боже мой: бывают близнецы, что называется, «на одно лицо», но у них всё равно есть различия во внешности: какие-то чёрточки, жесты, манера себя вести! Эти же… Кажется, у них и мысли были одинаковые! И… вот что поразительно: второй смотрел на меня так же заворожённо, с тем же восторгом, что и мой жених. В какой-то момент я даже спуталась, кто справа, кто слева от меня, назвала Сергеем того, другого… и оба они рассмеялись, как в забавной игре, знаете ли… Нет-нет, конечно, я справилась с этой ужасной для меня новостью. Я справилась, тем более что Сергей упоминал о брате, честно предупредил, что брат всегда живёт и будет жить с нами под одной крышей…
Ольга Францевна замолчала, уставясь на свои переплетённые руки, словно впервые их увидела. Наконец медленно подняла голову.
– Это только кажется житейским обстоятельством, на самом деле весьма неуютный фон жизни. А точнее: ежедневный дьявольский кошмар. Вообразите: после утренней, взахлёб, любви в первые недели брака ты спускаешься к завтраку, ещё в изнеможении, вся ещё в его недавних прикосновениях, а хлеб тебе любезно подаёт рука, в точности та, что сейчас кралась меж твоих бёдер к самым истомным ласкам, и тебе восторженно улыбаются губы… в точности те, что полчаса назад обцеловывали твой левый сосок – «поближе к сердечку». Это безумие, наваждение, бред! Это – бе-зу-мие!
Зельда, оторопевшая от потока внезапных, как обвал в горах, бесстыдных картин, более всего напомнивших ей открытки, случайно обнаруженные в юности в одной из книг дяди Авнера, глаз не могла поднять на женщину, которая всегда казалась ей невозмутимой и даже стылой барыней. Какая же лава кипела в недрах этого вулкана, сколько сил было приложено к возведению плотины между этим вулканом и внешним миром!
– Со временем всё сгладилось, конечно, я привыкла к этому раскладу, да и жизнь постепенно расставляла всех по местам. У нас один за другим родились сыновья, Михаил и Юрий, двое наших сыновей… – она умолкла, и Зельда не смела вставить ни слова. Она и дух перевести не смела. Однако последние слова Ольги Францевны – слова, за которыми следовала глубокая пауза, её поразили: как же так… ведь в спальне на прикроватном столике стояли фотографии четырёх сыновей! Четыре изящные серебряные рамки, в них фотографии юношей. Между двумя старшими и двумя младшими сыновьями разница была в несколько лет, но ведь это случается в любых семьях? Зельда знала, что двое младших, Кирилл и Павел, совсем ещё юные и тоже погодки, оба закончили артиллерийское училище, воевали, дошли до Праги, до сих пор оставались с войсками в Европе, но скоро должны демобилизоваться… Старшие, Михаил и Юрий, оба, как и отец, военные инженеры, с первых дней войны находились где-то на Урале, с предприятиями; Ольга Францевна, бывало, рассказывала о сыновьях, однажды зачитала какое-то письмо с фронта, Зельда вежливо слушала, не особо вникая. Почему же сейчас, говоря о муже, та вспомнила лишь двоих старших сыновей?
– Я привыкла, – торопливо повторила Ольга Францевна, – привыкла к этому… странному театру теней: за плечом моего мужа вечно маячил его близнец. Заботливый, трепетно любящий племянников, распорядительный, домашний, всегда на подхвате, всегда под рукой – тем более что Сергей быстро поднимался по карьерной лестнице, был страстно увлечён делом, размахом строительства и… и страшно уставал. А я… я уже стала забывать, как утром просыпаешься в объятиях мужа от его нетерпеливых губ…
Потом его перевели сюда, в Бухару, в очередной раз повысив в должности, поселив нас всех в этом доме с привидениями… – Она усмехнулась, помедлила… – В этом доме, где когда-то гаремная жизнь была привычным обиходом его обитателей, где множественность объятий никого не смущала, где в мире и ласке жили несколько жён, несколько женщин-подруг, сестёр по ночным утехам с этим… масляным, с этим их жирным ненасытным визирем!..
Ольга Францевна умолкла, протянула руку к пустым пиалушкам на столе, задумчиво вложила одну в другую, перевернула их «домиком». Она молчала, и Зельда не решалась заговорить: предложить ещё чаю, что ли? Нет, это совсем некстати. Господи, что за неудобная исповедь, и зачем, к чему это сейчас…
– Едва я ступила на этот порог, под сказочные своды с изречениями восточной неги… меня обдало жаром их еженощных сплетений. Наша спальня как раз и находилась в бывшей спальне визиря, и этот самый жар, эта нега будто въелись в стены, в потолки, в колонны, исписанные тонким золотом… Странные были декорации для моей тусклой жизни. Мне исполнилось только двадцать восемь лет, и я пребывала в этой красоте молодой, безусловно любимой, но… забытой женой. И однажды ночью…
Ольга Францевна подалась к Зельде, речь её сошла на полушёпот, ускорилась, она даже слегка шепелявила. Обняв себя за плечи, словно унимая озноб, продолжала говорить отрывистым бурным шёпотом.
– Вот послушайте и представьте, а потом уж судите меня. Знаю, меня легко судить… Лето, ночь… Сергей в очередной своей командировке где-то на чёртовых окраинах, откуда всегда возвращается изработанным, измождённым, а то и с приступом малярии. Мальчики в горах, в детском лагере… В спальне – духота, мрак, голова трещит, потому что гроза на подходе, ветер рвёт деревья, кажется, кто-то злобный, осатанелый швыряет в окна охапки листвы и камешков. С трудом я заснула, как в обморок ухнула, а проснулась… Нет, не проснулась, а была разбужена, сотрясена во сне грохотом такой силы, что не поняла: где я, что со мной… и закричала! Дико, страшно закричала… Позже выяснилось, что ветер повалил одно из деревьев на соседскую крышу, оторвал кусок жестяной кровли, и та с пушечным грохотом лупила этим страшным крылом так, что ходуном ходили и земля, и наш дом… Ещё не проснувшись, я закричала от ужаса, мой крик сливался с грохотом хлопающей крыши, с шумом ливня и шумом упавшей на крышу акации…
И тогда распахнулась дверь, и в спальню – раздетый, испуганный моим воплем – вбежал ОН. Бросился к кровати, схватил меня, прижал к груди мою голову, стал меня качать, шепча: «Люли-люли-люли…» – в точности как Сергей, бывало… после любви… всегда обнимет и шепчет мне в ухо это своё нянькино, детское-щекотное «люли-люли…». И… на меня накатил горячий морок… Не знаю, поймёте ли: громыхание молний, мертвенные всполохи марганцовых небес в окне и горячее тело, так тесно прижавшееся ко
