Владимир Балязин - Охотник за тронами
Спустя две недели после того, как Николку бросили в тюрьму, государь повелел лучникам снова метнуть в город стрелы, а те стрелы обернуть в грамотки. Те грамотки в немногих словах говорили многое: если-де через три дня смоляне град не отворят, то он, Василий-государь, приступит ко граду со всем замышлением и возьмет его на щит. Коль такое случится — никаких вольностей и старинных установлений не будет. Все станется по его царскому самодержавному произволению.
* * *Минуло три дня. Утром 29 июля в шатер к Василию Ивановичу вошли Глинский, Щеня, Шуйский и главный канонир, немец Стефан.
— Все готово, государь, — негромко проговорил Глинский. — Велишь, и двадцать пять дюжин осадных пушек враз ударят по граду.
Великий князь молчал. Был он хмур, видать, все-таки надеялся уговорить смолян открыть ворота миром. Спросил коротко:
— Может, еще подождем?
Щеня и Шуйский враз возразили:
— Чего ждать? Король рядом. Вот-вот тронется на выручку.
Глинский, опустив глаза, молчал.
— Ну, ин ладно, — по-бабьи вздохнув, промолвил Василий Иванович, — починайте, благословясь. Да только домы, и храмы, и строения, что за стеной, старайтесь щадить — не сегодня завтра нашими будут.
Николка испуганной птицей метнулся к стене подвала и тут же отскочил на середину. Стена мелко содрогалась, и земля вокруг тряслась тоже. От грохота сначала заложило уши, но постепенно звуки стали различимы. За окном подвала что-то трещало и рушилось, изредка доносились людские голоса — высокие, плачущие.
Потом грохот стал понемногу стихать, но ненадолго. Чуть погодя зычно заревели осадные пушки русских, и снова заходила ходуном земля, и закричали жалобно люди. Обстрел повторился трижды.
Затем все враз оборвалось, и наступила такая тишина, будто на смену июльскому полдню упала на город глухая полночь.
Однако ж тишина вскоре была прервана плачем и криками, треском горящего дерева, глухим грохотом падающих досок и бревен. Бухнули со стен Смоленска одна-две пушки, похлопали пищали. В окно подвала потянуло гарью и дымом.
Николай сел на пол, обхватив голову руками. В голове звенело, уши то будто заклеивали тестом, то снова расклеивали. Сквозь шум донеслись гулкие голоса. Прислушавшись, пленник догадался: гражане снова собрались у воеводского дома.
— Доколе убивать и жечь нас будут?! Доколе детей и жен наших губить?!
— Нешто не видишь, какая супротив града сила стоит? Разве нам ее осилить?
— Отворяй брамы, Юрий Андреевич! Добром отворяй, не то мы сами врата поломаем!
— Шли к Василию Ивановичу послов, воевода! Поклонись государю градом!
Неожиданно все смолкли, и Николай расслышал знакомый каждому православному смолянину трубный глас архиепископа Варсонофия:.
— Грядите в домы, чада мои! Я, ваш богомолец, сам отправлюсь к пресветлому государю и добью ему челом по вашему мирскому приговору!
— Пивова возьми с собою, владыка!
— Боярин Михайла за православных заступа!
Снова зарокотал Варсонофий:
— Будет по-вашему! Пивов ко государю вместе со мною пойдет!
Толпа одобрительно загудела.
За окном еще погомонили, потом шум стал стихать, люди начали разбредаться. Когда все стихло, Николай подошел к двери и стал стучать. Долго на стук его никто не отзывался. Наконец услышали, прибежали.
Распахнув двери, двое стражей в один голос заговорили просительно:
— Посиди еще.
А один из них вдруг добавил:
— Мы люди малые, подначальные. Ты на нас сердце не держи, господине.
Неслышно пятясь, стражники исчезли за порогом. Дверь же, хотя и нерешительно, закрыли снова.
* * *В послеобеденную пору к Николаю заглянули Аверьян Рыло и Кирилл Бочаров. Принесли молока, свежего ситника, масла, овощей… Вперебой, распаляясь, поведали:
— Совсем сдурел наш воевода. Владыку и Пивова из града не выпустил.
— Велел только со стен листы свои пометать. Бил челом государю, чтоб изволил один день на раздумье ему дать. А чего раздумывать? Еще раз учинят россияне обстрел — не из чего станет смолянам стрелять: все пушки со стен посшибают.
— А много ль ныне сшибли?
— Точно не скажу, — ответил Аверьян, — но с первого же выстрела самую большую смоленскую пушку разорвало. Бают, мол, московское ядро ей прямо в жерло влетело. И оттого на башне, где она стояла, чуть не всех жолнерей позабивало!
— Ну-у и что же теперь будет? — спросил Николай.
Ни Аверьян, ни Кирилл продолжить рассказ не успели, как снова начался такой грохот, будто небо рушилось на Смоленск.
— Вот тебе и ответ! — прокричал, пригибаясь ближе к окошку, Кирилл. — Только не я тебе отвечаю — царь Василий с воеводой разговаривает!
Только поутихла стрельба, снова осадили Мономахов дом гражане, крича воеводе воровские и изменные слова, но уже не требуя — угрожая.
— Ежели тотчас же ворота не отворишь, сами то сделаем!
— Истинно, душегуб ты — не воевода!
— Кою корысть от крови нашей имеешь?
Горланили дружно, аж стены дрожали:
— Царю Московскому — слава! Православному воинству — слава!
И пуще прежнего:
— Отворяй ворота, душегуб! Сдавай град!
Николай вздрогнул от неожиданности, когда в ворота воеводского двора стали бить бревнами, затрещали ворота, поддаваясь. Толпа с победными криками ворвалась во дворец и смолкла.
— Тиха-а-а-а! — В наступившей тишине услышал Николай громогласный рев наместника — воеводы Юрия Андреевича Сологуба.
И после того:
— Быть по-вашему! Посылаю к Василию Ивановичу и владыку, и Пивова! Пересилила меня московская сила.
Последние двое суток Василий Иванович провел в Троицком заднепровском монастыре. Монастырь пустовал третий год. После первого русского похода братия разбежалась кто куда, а московское войско, вступая под Смоленск, тоже обходило обитель стороной. Но город был рядом — ядра то и дело залетали сюда со смоленских стен. Однако вот уже два дня пушки Смоленска молчали, а Василий Иванович по совету воевод засел в Троицком, заняв пустующие покои тумена.
Сюда и отправились из Смоленска челобитники — Варсонофий да Михайла Пивов.
Государь был на них гневен: чего град по сю пору не отворили? Оттого лица им своего видеть не велел.
Разговаривали с ними Иван Юрьевич Шигона да дьяк Иван Телешов.
Выслушав городских посланников, шли к Василию Ивановичу и слово в слово передавали все слышанное, а потом возвращались к послам передать все сказанное им государем.
30 июля, когда Варсонофий и Пивов без единого слова встречь приняли всю жалованную грамоту, Василий Иванович отослали город князя Щеню со многими подьячими и писчиками переписывать тяглых, и черных, и служебных людей.
А на следующий день из Смоленска в русский стан повалили бояре, окольничьи, урядники, старосты слобод, купцы, мещане и иные добрые люди и перед князем Шуйским целовали крест на верную службу Василию Ивановичу.
Утром 1 августа 1514 года Василий Иванович подъехал к берегу Днепра, к самому съезду на мост, какой за два Дня и две ночи сладили псковские да вологодские плотники на месте сожженного литовцами, завидевшими приближающиеся русские рати.
С жадным любопытством и великой радостью озирал крепостные стены Смоленска великий князь — будто не третий год, а впервые видел осажденный по его воле город. На той стороне реки у противоположного съезда на мост, перед распахнутыми настежь Фроловскими воротами, молча, почти недвижно застыла темная многотысячная толпа смолян, напряженно глядящих на Василия Ивановича в окружении братьев; на рынд, перегородивших мост; на воевод, сгрудившихся неподалеку от великого князя; на несметные конные и пешие рати, со всех сторон стекавшиеся к Днепру.
Варсонофий в парчовой, шитой золотом ризе кропил в Днепре кресты, зажатый тесным кольцом причта всех смоленских церквей. Наконец владыка взошел на мост. Народ, сорвав шапки, пал на колени, и тут же враз зазвенели благолепно и радостно все смоленские колокола.
Василий Иванович легонько тронул коня и въехал на мост.
Вслед двинулись братья — удельные князья Юрий Дмитровский да Семен Калужский.
Мост, хотя и довольно широкий, более трех коней в ряд пустить был не в состоянии. А между тем и Щеня, и Шуйский, и Глинский, и тихий скромник — Иван Юрьевич Шигона-Поджогин, оттирая верхи друг друга, хотели вступить в город хотя бы во втором ряду, за государем и его братьями.
Василий Иванович недовольно повел оком. Сказал медленно, тихо:
— Князь Михайла, осади назад. Встань в третий ряд меж двумя знаменщиками, что стяги везут. А ты, Иван Юрьевич, ты, князь Данила, да ты, князь Василий, становитесь позади меня.
И поехал вперед.
— Пошто так, государь? — не сдержавшись, громко выкрикнул Глинский. — Пошто?
