Владимир Балязин - Охотник за тронами
— Ты прав, Рафаил, уж лучше бы сидел в Смоленске, — с досадой проговорил Сигизмунд. — А то выйдет в поле с войском — жди от него новых бед.
— Я думаю, государь, — осторожно продолжил секретарь, — не сегодня завтра Василий пошлет свои войски под малые городки Смоленской земли — Мстиславль, Дубровну, Кричев. Не отправить ли к ним на помощь полки, пока русские их не осадили?
— Я Не могу дробить свои силы, — недовольно буркнул Сигизмунд. — У меня сегодня едва тридцать тысяч войск, а у царя — восемьдесят. Было бы неразумно позволить разгромить их порознь.
— А разве разумно стоять в стороне, видя, как враг берет ваши замки один за другим? — снова возразил Лещиньский.
— У меня просто нет выбора, Рафаил, — горестно проронил Сигизмунд и вдруг спросил: — Ты знаешь, как охотники ловят бобров?
— Нет, — ответил Лещиньский.
— Так вот, послушай. Бобр постоянно ходит к жилищу одной и Той же тропой. И для охотника главное отыскать эту дорожку и узнать, в какое время зверек пробегает по ней. Дальше проще простого — ставь силки и жди, когда он в них попадет. Потому что, оказывается, хотя бобр видит ловушку и понимает, что нельзя идти к ней, — он все же идет. Бывалые охотники не раз видели и слышали, как он тянется к ловушке, и плачет, и стонет, но не может свернуть с дороги, по которой самой судьбой указано ему пройти.
— И попадает в ловушку? — спросил Лещиньский.
— И попадает в ловушку, — эхом откликнулся король.
— Знаете, что мне сейчас пришло в голову? — проговорил Лещиньский. — Не стоит ли поразмыслить о том, по какой дорожке побежит завтра наш приятель Глинский? И какие силки загодя поставить этому седому и хитрому бобру?
Глинский покинул Смоленск через две недели по его взятии, дабы отнять у супостата большой и богатый город — Оршу.
Из больших воевод он выступал последним: на шестой день после Смоленской победы увел на запад свои полки Михайла Щенятев — сын Даниила Щени, следом отправился князь Воротынский.
Василий Иванович, дождавшись, пока город оставит последний из княжеских полков, поехал в другую сторону, поближе к Москве, в Дорогобужский детинец.
Глинский еще не успел отойти далеко от Смоленска, еще только начались сборы царского обоза, когда владыка отслужил подряд два благодарственных молебна за одоление супостатов. Первое случилось под градом Мстиславлем, где правил потомок Гедиминова сына Евнутия князь Михаил Ижеславский. Он и велел отворить ворота города русским. Следующее богослужение отправлялось в честь сдачи без брани — в один день, 13 августа, — городков Дубровна и Кричев. Там, как и в Смоленске, врата отворили мещане и черные Люди.
Закончились торжества, и потекли неспешно главные русские силы из Смоленска. Им надлежало, добравшись до Минска, Борисова и Друцких полей, всем воедино, крупно встать супротив главных польских сил, возглавляемых многоопытным и хитроумным гетманом Константином Ивановичем Острожским. Выступившие русские рати готовили к битве князья Михаил да Дмитрий Булгаковы, да боярин Иван Андреевич Челяднин. В побежденном Смоленске государь оставил наместником и воеводой ближнего своего человека, боярина и князя Шуйского Василия Васильевича.
Глинский, глубоко задумавшись, ехал позади последней телеги остатнего обоза своей ныне не столь уж великой рати.
За его спиной незаметно пристроились два всадника — Волчонок и Шляйниц. Все трое молчали, покачиваясь в седлах, думая каждый о своем.
Николай не разобрался до сих пор — правильно ли поступил, что поддался уговорам Михаила Львовича и, оставив купецкое занятие, снова пошел в поход. Опять же, если б остался в Смоленске, какая там ныне торговля? Не торг — смех, слезы и укоризна в одночасье.
Развалившийся в седле Шляйниц подремывал, предаваясь приятным мечтаниям. В сладком тумане виделась саксонцу побежденная Орша: то-то будет знатное раздолье — и вина море, и денег россыпи.
Вдруг Михаил Львович резко остановил коня. Повернув голову, подозвал слуг. Волчонок и Шляйниц мгновенно приблизились, встали обок.
— О чем сейчас помышляли? Только по чести отвечайте, без утайки и хитрости! — лукаво взглянув на обоих, будто заранее все их мысли знал и только хотел изведать — честны ли? — внезапно спросил Глинский.
Николай ответил тотчас же:
— Прикидывал про себя, князь Михайла Львович, ладно ли сделал, что с тобой в поход пошел, а торговлишку свою на произвол судьбы бросил.
— А ты? — спросил Глинский Шляйница.
— Думал, как Оршу брать будем, — отрубил саксонец.
— Эка хватил! — рассмеялся Глинский, но было видно — ответами слуг остался доволен, поверил, что оба сказали правду.
— Вот и я, — проговорил Михаил Львович задушевно, — о том же думал. Перво-наперво, какая корысть, что в поход иду, а вдругорядь, как мне Оршу добыть?
И вдруг, хлестнув коня, рванулся вперед.
— Христофор! За мной! — крикнул князь по-немецки, и Шляйниц стрелой полетел за князем.
А Волчонок печально поглядел им вслед и поплелся уныло за конечной телегой остатнего обоза.
— Я не буду брать Оршу, Христофор, — проговорил Глинский, отчеканивая каждое слово. — Довольно помазаннику и того, что я поднес ему Смоленск. А Оршу, если нужна, пусть берет сам или прикажет своим архистратигам Ваньке Челяднину да Мишке Булгакову. Погляжу, сколько лет будут они вокруг нас топтаться.
Шляйниц молчал.
— Уйду я, Христофор, — вдруг с дрожью в голосе проговорил Глинский, — но боле этому плуту Ваське служить не стану.
— Куда уйдешь, князь? — в печальном недоумении спросил саксонец.
— Обратно к Сигизмунду уйду, — тихо и спокойно, как о деле давно обдуманном и решением, сказал Глинский.
— Нелегко это, князь.
— А ты зачем?
— Да что я могу?
— Все сможешь, Христофор, о чем бы я ни попросил.
— Это верно, князь.
— Тогда слушай. Нынче ночью поедешь к королю Сигизмунду. Он здесь — рядом. Скажешь, хочу возвратиться к нему, если он отпустит мои вины.
— И все? — спросил Шляйниц.
— Нет, не все. Попросишь у короля охранные грамоты для нас обоих. Я жду тебя здесь через два дня.
— А если меня схватят, князь? — спросил Шляйниц. — Я ведь тоже не без греха, и король это знает.
— Ну, попросишь, чтоб тебя свели к нему, мол, дело у тебя секретнейшее и важнейшее. А как увидишь Сигизмунда Казимировича, скажи, он узнает обо всем, что касается русских ратей, стоящих против него, как только я перейду к нему. Для начала опиши, где расположились Челяднин и Булгаковы. Хотя бы для того, чтобы узнать остальное, он пожелает замириться со мной и отпустит тебя обратно.
— Хорошо, князь, я сделаю все веленное, — ответил Шляйниц.
…Заметив польский конный разъезд, Шляйниц вытащил из-за нагрудника белый плат. «Господи, пронеси», — подумал он, тотчас же вспомнив жемайтийскую границу, сумасшедшую скачку по берегу залива и выброшенную в море сумку. На этот раз все обошлось: поляки, рассыпавшись нешироким полукругом, ленивой рысью подъехали к нему и спросили, зачем он здесь.
— Я — парламентер по делу секретной и государственной важности, — напыщенно ответил Шляйниц, — и уполномочен говорить только с советниками его королевского величества Георгом фон Писбеком или Иоганном фон Рехенбергом. Прошу проводить меня лично к ним.
Поляки, сомкнув кольцо вокруг Шляйница, поскакали к лагерю. Уже слышался вдали шум просыпающегося воинского стана, но солнце еще лежало где-то за Друцкими полями в полесских топях, и в густом утреннем тумане деревья, дома и постройки еле просматривались на расстоянии полета стрелы.
Саксонца завели в придорожную корчму и, оставив для наблюдения двух гайдуков, спросили, что передать королевским советникам.
— Скажите им, что их хотел бы видеть брат Лука, — ответил Шляйниц и заметил на лицах поляков недоумение, смешанное с иронией.
«Видать, не больно-то похож я на монаха», — подумал Шляйниц и, окончательно рассеивая сомнения жолнеров, пояснил:
— Советники его величества знают человека с этим именем. Когда много лет назад мы познакомились, я был монахом.
Советники короля спали в одной палатке. Услышав о брате Луке, они приказали воинам удалиться и, едва спустился полог, быстро о чем-то заговорили.
Как ни прислушивался командир разъезда, вникнуть в суть их беседы совершенно не удавалось: рыцари говорили беглым шепотом, намеренно гнусавя и не договаривая слова.
Наконец Писбек стремглав выскочил за порог и приказал жолнерам поживее седлать четырех коней.
Двое заспанных слуг опрометью выскочили из соседней палатки, и через несколько минут малочисленный отряд уже несся галопом, удаляясь от польского лагеря.
Вскоре добравшись до корчмы, всадники увидели одинокую фигуру человека, удобно расположившегося на перилах крыльца. Писбек и Рехенберг спешились и подбежали к саксонцу. После недолгих сердечных приветствий последовал короткий приказ солдатам оставить рыцарей с путником наедине.
