Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Август стоял бледный.
– Польша ничуть не пострадала в моё правление, война не коснулась её, – начал он сильно, – я надеюсь на их милосердие, я правил мягко, никого не посадил в Кёнигштейн. Говорят, что Саксония изнурена, меня это мучает, но Брюль говорит, что её уничтожил швед, а пруссаки пришли уже на измученную. Однако же подати платят, деньги у нас есть, их всегда хватало. Я спрашивал об этом Брюля.
– Ваше величество, если есть чья-то вина, – сказал Стейнхел, – то точно не ваша.
– Я Брюлю обязан самой большой благодарностью, – говорил Август, – и за то, что он мне посвятил себя, его преследует ненависть, его пятнают клеветой.
Резидент молчал.
– Говори же, – настаивал король.
– Не буду лгать, – ответил Стейнхел, – но зачем вам, ваше величество, искать огорчения? Брюль вам хорошо, может, служил, но себе ещё лучше, сделал вас рабом, не допустил людей и правды до ваших ушей.
– Как это? И ты его обвиняешь? – прервал испуганный король.
– Я? Нет, но его собственные дела, – начал медленно Стейнхел.
На мгновение ошеломлённый Август замолчал. Он сделал несколько шагов.
– Ты не поверишь, – заговорил король снова, меняя тон, – как мне сейчас грустно. Какое было в этом саду веселье при жизни моего отца, какая роскошь, какие здесь у нас бывали гости! А у меня… у меня уже нет такой охоты. Опера мне не нравится, нужно её обновить. Никто ко мне не приезжает, чтобы поздравить меня с возвращением.
В этом виноват не Брюль, а судьба моя. Если бы не Брюль, я был бы самым несчастным из людей. Смотри-ка, после Семилетней войны, которая могла всё пожрать и поглотить, все драгоценности уцелели. Галерею он спрятал в Кёнигштейне, и она сохранилась. Разве без него я справился бы с недовольными поляками? Только он смог их приручить. Сам сделался поляком, чтобы это сделать. Ты знаешь об этом?
– Я слышал, ваше величество, – вздохнул резидент.
– Ты знаешь, я ему всем обязан.
Не получив ответа, король зашагал чуть живей.
– Я убедил тебя? – спросил он.
– Нет, ваше величество, – сказал Стейнхел. – С другим человеком вы бы больше пострадали, но в Саксонии не было бы зародыша смерти, вы по крайней мере приобрели бы венец и пальму мученичества.
Король нахмурился.
– Я не мог ничего сделать больше, – сказал он, подумав, – Брюль ни в чём не виноват.
И среди молчания он несколько раз с беспокойным усилием повторил те же слова:
– Ничего, ничего!
Резидент склонил голову.
– Я не держу на тебя зла за то, что ты его справедливо не ценишь, я один его знаю. Верь мне. Я знаю, что у него враги, но он геройски сносит камни, которые в него бросают. Что за человек!
Стейнхел ничего уже не отважился говорить больше.
Король, как бы чувствовал необходимость излить душу, продолжал дальше:
– Не могло быть иначе, а если бы было иначе, это, пожалуй, несравненно хуже. Представь себе: его дворец разрушили, эти прекрасные залы, эту библиотеку, эти картины… чего он не спрятал, то всё уничтожили… из мести к нему… потому что он меня спас, он!
– Спас! – вырвалось у Стейнхела.
– Без него было бы в тысячу раз хуже, – продолжал король дальше, – в замке, правда, ничего не тронули… только этот archiwum.
– А, я знаю об архиве, – воскликнул резидент, – потому что, услышав, что случилось с королевой, я чуть не умер от боли и стыда.
Август побледнел как стена.
– Архив и королева? – спросил он. – Но что же общего имеет покойная святая пани с архивом?
– Ваше величество не знаете?
– Я? Нет, – сказал король.
– Но вы должны знать, – сказал Стейнхел, – Королева предчувствовала, что они захотят попасть в архив. Лежала больная, велела её поднять, отвести и, взяв ключи, села у дверей архива, чтобы не допустить кражи.
Король бледнел и краснел. Губы его дрожали.
– Это ничуть не помогло, – докончил резидент, – солдатам приказали схватить королеву и, сопротивляющуюся, кричащую, солдаты убили её, чтобы выломать дверь.
Король слушал и из его глаз текли слёзы.
– Он мне этого не сказал, – прошептал король. – На завтра закажу торжественное богослужение за её душу. Она стала героиней… когда я… Но чем бы я помог тут, если бы остался? Разве меня бы уважали? Бедный Брюль, сколько, должно быть, ему стоило скрывать это от меня, чтобы меня горечью не напоить!
Утомлённый недолгой прогулкой Август сел на скамью, опёрся на трость и глубоко задумался. Стоявший перед ним резидент с жалостью смотрел на него, не смел заговорить. Король точно забыл о нём. После долгой паузы он поднял голову, посмотрел вокруг.
– Всё здесь погрустнело, – сказал он. – Я ездил к Хубертсбурга, я был в Морицбурге, дичи почти нет, так пруссаки у меня её перебили, но Брюль говорит, что она быстро размножится. Радзивилл готов мне прислать её из Литвы. Ты знаешь? Он выезжает на медведями. Я велел прислать сюда зубров, которых нет в Европе, они есть только у меня одного… король Прусский этим не может похвалиться!
Он вдруг встал.
Люди, которые должны были нести их на паланкинах, одетые в канареечный фрак с голубыми отворотами, покорно стоявшие в стороне, бросились к носилкам. Затем послышался грохот кареты. Карета, запряжённая парой красивых коней в позолоченной упряжи, неслась в эту сторону.
– Это Брюль! – воскликнул обрадованый король и, обращаясь к Стейнхему, шепнул: – Я ему ничего не скажу.
Резидент очень хотел объявить, что не делает тайны из своих мыслей, но уже не было времени на ответ, и король вышел навстречу министру.
На лице Брюля дивно смешались два противоположных выражения: большой лживой радости и большого реального беспокойства.
Сначала он поцеловал королевскую руку а когда Август сказал ему только одно слово: «Стейнхел», – он с преувеличенной нежностью бросился его приветствовать и обнимать.
Резидент принял это с великой сдержанностью, можно сказать, с отвращением.
– Верный, старый слуга его королевского величества, – сказал министр, – но это утро… было полно для меня сюрпризов. Ваше величество выехали не в свой час. Что скажет доктор, который рекомендует такую осторожность? Я испугался…
– Я чувствую себя здоровым, – сказал Август, – утро прекрасное, ну, и Стейнхел мне попался.
– Где? – спросил Брюль.
– Я увидел его через открытую дверь и тотчас позвал.
Брюль подозрительно поглядел на резидента, король молчал.
– Вернёмся в замок, – сказал Август, – если доктора не разрешают.
Он улыбнулся Стейнхелу.
– Пусть тебя несут за мной, я ещё хочу тебя видеть.
И он ему таинственно кивнул, но Брюль уловил этот мимолётный кивок.
Стейнхел спокойно сел в паланкин. Брюль – в свою карету. Кони должны были
