Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Проходя рядом, он бросил ему на ухо:
– Ни шагу отсюда, пока он не выйдет… и дать знать…
Незаметный человек слушал одним ухом, другим ловил, что делалось возле него.
Брюль исчез, а он остался на месте как вкопанный.
В комнате, занятой Стейнхелом, после ухода министра раздался ироничный смех. Резидент положил Тацита и стал собираться в дорогу.
Тот незаметный страж, который остался у ворот гостиницы, искал удобное место, в котором мог бы, отдыхая, не терять из глаз оживления, какое царило Под Ангелом, и так хорошо смог притаиться в уголке, что никто его присутствия не заметил.
У Стейнхела были приятели среди немцев и поляков. Когда о нём проведали, все стали его навещать. Он послал уже на почту за лошадьми, когда постучал королевский шамбелян Забелло и, не дожидаясь ответа, вошёл к нему.
– Дорогой господин советник, – сказал он с порога, – не подозревайте меня в назойливости, когда пришёл вам надоедать и отвлекать вас от сборов в дорогу.
– А откуда вы знаете, что я собираюсь уезжать? – спросил резидент.
– Случайно, – произнёс шамбелян, оглядываясь вокруг. – Я пришёл не по собственной воле, но прислан к вам.
– Ещё от Брюля? – спросил Стейнхел.
– Я? От Брюля? – возмутился Забелло. – Его величество король под большим секретом послал меня к вам.
– Под секретом от Брюля? – спросил Стейнхел.
Забелло склонил голову.
– Он попросил меня извиниться, что уже с вами не сможет увидиться, чувствует себя больным, а вы, бедный пане советник, должны, как кажется, возвращаться по неотложным делам во Франкфурт.
Стейнхел посмеялся.
– Действительно, – сказал он, – дело срочное… мне говорили, что нашли неизвестную часть сочинений Цицерона… понимаете меня, пане шамбелян, что нужно спешить, чтобы это узнать.
Забелло стоял, глядя ему в глаза.
– Бедный король, – вздохнул он, – он окружён такой заботливой опекой, что она равна неволе. Может, он вас, пане резидент, заподозрил, что хотите вызволить его из этого плен?
– Не знаю, но сегодня утром король мне дал аудиенцию без ведома диктатора и был за это наказан. Нас поймали на горячем деле тайного совещания в Базантарии!
– Как это? Король посмел? Без разрешения?
– Даже без ведома, – докончил Стейнхел. – Расставаясь с ним, я уже знал, что больше меня туда не пустят.
– Бедный наш пан! – сказал Забелло. – Он приказал мне выразить вам всё своё почтение и обещает вскоре позвать в Дрезден.
Резидент молча задумался.
– Я нашёл его ужасно постаревшим и изменившемся, – сказал он после маленькой паузы. – А вы?
– Увы! – ответил Забелло. – Не быть бы мне пророком. Дни его сочтены. Мучается и беспокоится, лжёт самому себе, цепляется за Брюля… в охоте и опере ищет утешения, но нигде его найти не может. Призрак Фридриха, тяжёлая поступь которого повсюду тут отпечаталась, ходит за нами. Привидение королевы, которая умерла здесь в мучении и унижении, упрекает короля в его слабости.
– А Брюль? – спросил Стейнхел.
– Он тот же, что и был, – ответил шамбелян. – Сумел короля сделать своим слугой и дрожит, как бы ему не отомстили за эту неволю. Тут будущий электор, князь Курляндии, Шевалье де Сакс, вся семья с ужасом смотрят на то, на что мы в Польше в течение нескольких лет смотрели, и в их сердцах созревает месть.
– Он знает и чувствует, но изменить ничего не может, и отступить. Он знает, что, когда король закроет глаза, он должен умереть с ним, чтобы не отправили в Кёнигштейн или изгнание. Говорят, что он носит с собой дорого оплаченный яд, чтобы не пережить своей власти.
Стейнхел воздел руки.
– О, этот бедный слепой наш пан! – воскликнул он. – Никогда он не прозреет? Разве никто ему глаз не откроет?
– Эта операция была бы слишком запоздавшей, – отвечал Забелло. – Всё, что могло коснуться Польшу и Саксонию, уже свершилось.
Забелло вздохнул.
– Король не лучше выглядит, – сказал резидент.
– Даже очень плохо, – прибавил Забелло. – Мы, что его любим и страдаем за него, со страхом смотрим на его облик.
– История не даёт нам такого примера царствования, – после паузы сказал Стейнхел. – Десяток лет держать короля недоступным, неосведомлённым… в него вливали ложь, не давая ему проснуться и прозреть. Нежить его, чтобы самому править им и страной.
– Обогатиться, вырасти, – вставил Забелло. – Наша страна возмущена тоже по его милости… лежит она сегодня бессильная, оставленная на произвол того, кто захочет ею завладеть.
– Ну, зачем эти напрасные излияния, – прибавил Забелло, – пане советник, вместо старинного fatum, которое всё объясняло, у нас есть наша христианская вера в Божье Провидение. Мы им утешаемся. Речь Посполитая поднимется… да и Саксония может возродиться… только, дай Бог, чтобы не выдавала больше на свет таких министров.
– Саксония? – подхватил Стейнхел. – Прошу прощения, пане шамбелян, этот великий муж не родился в Саксонии, пришёл он в неё на службу… и впился в неё, как в ваши внутренности, выводя себя из польского рода. Всё в нём было ложью, начиная от религии и вплоть до кожи. Красится как женщина, а веру меняет как одежду. Протестант в Дрездене, католик в Варшаве.
Стейнхел горько смеялся.
Затем перед отелем зазвучала почтовая труба и слуга резидента вошёл уже одетый по-дорожному.
– Будь здоров, пане шамбелян, поцелуй руку этого бедного моего короля, которую я хотел бы расковать, но сейчас уже слишком поздно.
Вскоре Забелло вышел из отеля и вернулся на службу в замок.
Видя, что он вернулся, король не мог успокоиться, чтобы, проходя рядом, осторожно не шепнуть:
– Ты был у него?
– Я был, когда он садился в карету; спешил по приказу министра вернуться восвояси.
Август слегка удивился этой спешке, но, казалось, вздохнул свободнее.
У дверей дворца Брюля, который уже снова выглядел великолепно, потому что побитые прусскими солдатами скульптуры восстановили, а стены сияли новой обивкой, стоял невзрачный человек и глядел внутрь, когда выезжала карета министра, везущая на вечер нарядного Брюля.
Увидев его, министр поднялся и вытянулся к нему.
– Выехал! – шепнул быстро маленький человек.
– Был кто-нибудь у него?
– Шамбелян короля, поляк.
Министр побледнел и закусил губы.
– Который?
– Высоченный и с длиннющими усами, – сказал вопрошаемый.
– Забелло! – пробубнил Брюль.
Карета, которая будо бы случайно замедлила у ворот скорость, по какому-то данному знаку вдруг двинулась снова, а Брюль оказался с противоположной стороны, на её подушках, в глубине.
* * *
В затемнённой гостинной комнате у пани стражниковой Троцкой проходил род семейного совещания.
Несколько человек с грустными лицами окружали бедную Коишевскую, у которой были перевязаны голова и
