Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Ты глупец, – сказал он холодно, – ты глупец. Брось эти ботинки, ведь сам видишь, что нога распухла как колода, не наденешь.
– Ну, тогда пойду босой и на одной, – отозвался Вилмус, – хуже то, что не ведаю, куда идти, потому что в кармане нет ломаного гроша. Тогда в тюрьму, совершу преступление, возьмут и посадят, будет квартира и содержание, покуда что-нибудь не обдумаю.
Траминский, стоявший уже с бумагами под мышкой над ним, повторил с новой силой:
– Но ты глупец!
Вилмус поднял к нему глаза, покрасневшие от усталости и слёз, но губами пытался ему улыбнуться, платя весёлостью за гостеприимство.
– Брось мне это! Что с тобой делать? Останься и жалуйся, раз это заслужил, всё-таки я должен оставить тебе комнату.
– Да воздаст вам Бог за это великодушие! – воскликнул Вилмус. – Вы знаете, что я негодяй, это правда, в кашу себе плевать не дам, от гулянки не откажусь, рюмку люблю, но поэтому чужого не трону и можно мне сокровища поверить, хоть бы я был голоден. Я тут ничего не трону, а если успею из-за этой проклятой ноги, то подмету, наведу порядок и буду ждать вас с нетерпением голодного желудка и самого привязанного сердца.
Траминский потрогал кошелёк, достал из него несколько десяток и сказал:
– Дай мне слово, что водку пить не будешь.
– Договоримся, отец мой, – отпарировал Вилмус, – когда и до каких пор? К обществу трезвенников я относить себя не могу, потому что дал противоположную клятву; а как слово дам, то сдержу.
– Что на эту десятку водку не купишь.
– Не куплю, – сказал Вилмус, задерживая руку старика, которую поцеловал, – потому что её не возьму. Достаточно уже этого, вы работаете и сами не много имеете, а я сам справлюсь, не могу.
– Глупец! – сказал Траминский. – Бери, съешь чего-нибудь тёплого и ложись спокойно, а, возвращаясь, попрошу доктора, чтобы сюда зашёл, потому что мне кажется, что у тебя рожа на ноге. Нужно тебе будет ехать в госпиталь, бедняга.
– В госпиталь! – вскричал, вертя головой, Вилмус. – Ай! Отец! Это ужасная неволя, бестии муштруют, как военных, вторая тюрьма; правда, что человек имеет бельё, рюмку и булку, что даже иногда водку сворует, но я не хочу в госпиталь. Нога молодая, как я, ни на час не старше меня, должна сама вылечиться.
Траминский нетерпеливо поглядел на часы.
– Не отходи от комнаты далеко, только вниз, дабы что-нибудь съесть, и жди моего возвращения.
– А! Какой ты благодетель! Какой ты честный! Господин! – воскликнул Вилмус. – Я бы за тебя дал убить себя. У тебя есть сердце, но зато так же…
Вилмус не докончил, потому что за стариком уже закрылась дверь. Немедленно по его уходу лицо юноши приняло выражение ужасного страдания и он упал на пол, стиснул губы, остолбенелый, подложив сжатые руки под голову; есть ему расхотелось, стонал и вздыхал, потом начал свистеть и умолк; наконец запер, поднявшись, дверь… и медленно начал засыпать.
У Траминского было много дел в городе, поэтому он не скоро вернулся домой; должен был раздать бумаги и сесть за работу в канцелярии, в которой без ставки служил как копиист.
И там, как и везде, старик много должен был терпеть; заносчивая молодёжь выбрала его целью насмешек и развлечений; не было такой выходки, которой бы ему не устроили, и горькой иронии, которая бы его не настигла. Придумывали с ним истории, которые вызывали сострадание, но Траминский был слишком привыкшим к ним, слишком бедным, чтобы принимать их близко к сердцу, страдал молча, прощал озороным ребятам, делал своё. Ему, наверное, было бы удобней бросить это занятие – но куда податься? Как найти работу?
И в это утро было не лучше. Канцеляристы приветствовали его приувеличенными знаками уважения; когда он хотел сесть, они украли стул, ловко вывернули наружу карманы его старого фрака. Добрых четверть часа продолжались насмешки и шутки, которые Траминский снёс с удивительным хладнокровием. Был это его хлеб насущный. Только в конце самому безжалостному из этих сорванцов, у которого ещё борода не выросла, он сказал потихоньку:
– Дай Боже, пане Сильвестр, чтобы на старость в несчастье тебе не пришлось, как мне, терпеть людских насмешек, не желаю тебе этого, потому что тебе, как мне, пришлось бы иметь предубеждение и презрение к людям.
Молодой человек сильно покраснел и, не ответив ни слова, вышел, а Траминский сел за работу. Он принёс с собой на завтрак булку и сыр, но их выбросили на пол и изволяли. Только после того, как все ушли, оглядевшись вокруг, старик пошёл, поднял булку, нашёл потоптанный сыр, достал нож и спас то, что удалось, потому что был голоден, а другого завтрака купить не хотел, памятуя о больном Вилмусе дома.
Утро прошло на работе, около полудня канцелярия была наэлектризована визитом адвоката Шкалмерского, который прибыл к начальнику с каким-то делом. Несмотря на проведённую на развлечении и тяжёлом разговоре с матерью ночь, почти бессонную, Шкалмерский выглядел довольно свежо, весело, был элегантно наряжен, с доброй миной и в хорошем настроении. Изо всех дверей, из-за всех столов молодёжь выбегала смотреть на него, ибо он был для неё чрезвычайно занимательной фигурой, примером того, чего можно добиться работой, смирением и ловкостью.
Они вздыхали, гляда на него с завистью и шепча:
– Счастливчик!
Траминский освободился только под вечер и, захватив в трактире крупник с куском мяса, у которого был слишком сильный запах, и с перцем его едва можно было проглотить, он возвращался домой очень обеспокоенный тем, что там происходит с Вилмусом.
Хотя тот был негодяем, Траминский не мог сопротивляться некоторой слабости к нему; сто раз клялся, что закроет ему дверь и знать его не захочет, но потом его охватывало милосердие и он невольно давал смягчить себя шалопаю улыбкой.
Возвращаясь домой, он даже ускорил шаги, всё больше беспокоясь о нём и его опухшей ноге.
Но что может молодость!! Старик удивился, когда, отворив дверь, нашёл Вилмуса, правда, с вытянутой ногой, но сидящим на стульчике под окном, облокотившегося на стену и – что было самое удивительное – с обтрёпанной книжицей в руках. Пасмурное лицо юноши прояснилось при виде Траминского и он по-своему начал шутить.
– А как твоя нога?
– Гневается ещё на меня, а я на неё; но ничего плохого не будет и от госпиталя выкручусь, – сказал юноша, – десятку я вашу съел, ни следа, и воды попил. Постные дни! – вздохнул он.
– Но что с тобой случилось, что ты читал? И что именно, чёрт возьми, ты читал?
– Я сейчас это благодетелю
