Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
К его возвращению избушка уже заметно выстыла, и холод заставил Ольгу Владимировну во сне с головой залезть под покрывала и медвежью шкуру. Стараясь не шуметь, Карл принес из сеней несколько поленьев, затопил печку и поставил на огонь чайник. Однако, как Ландсберг не старался, Ольга Владимировна все-таки проснулась. Из-под шкуры показались глаз и прядь волос.
— А я, кажется, уснула вчера и не дослушала ваш рассказ, — повинилась Дитятева. — Так что вам вечером кое-что придется повторить! Вы не возражаете?
— Доброе утро, Ольга Владимировна! — улыбнулся Ландсберг. — Разговоры разговаривать — не мешки таскать: конечно, расскажу, коли интерес имеете. Извините, разбудил своими хозяйственными делами… Впрочем, таежникам долго спать не положено-с! Как вам на новом месте?
— Ой, вы знаете, выспалась! И ничего во сне не видала, спала как убитая. Доброе утро, Карл… Христофорович.
— Я сейчас выйду, а вы вставайте, «чистите пёрышки»! Десяти минут вам хватит?
— Хватит и пяти! — весело сообщила Дитятева.
Когда Ландсберг через пять минут вернулся, чайник уже весело шумел на печке, а Ольга Владимировна, привела в порядок свое ложе и грызла найденный сухарь.
— Вчера ваша слушательница бессовестно заснула, — с милой улыбкой сообщила она. — Кажется, вы рассказывали о том, как над вами строжился фельдфебель… А когда вы расскажете мне, что было потом? Сначала, наверное, вы займетесь своими охотничьими делами? Или… Или мы вместе займемся?
— Как вам будет угодно, Ольга Владимировна. Тем более что в дальний распадок я уже успел с утра пораньше сбегать. Осталось проверить четыре приманки — это совсем близко. Так что — как хотите. Либо отпустите меня на часок, либо вместе прогуляемся.
— Прогуляемся! — сразу решила Дитятева. — Хочу проверить, как усвоила вчерашний урок хождения на этих ваших лыжах!
— Тогда предлагаю отправляться прямо сейчас. Нагуляем аппетит, вернемся и позавтракаем, согласны?
Вечером, когда «супруги» снова улеглись по своим углам избушки, Ландсберг, словно вспомнив, вдруг спросил:
— Не жалеете, что мое брачное предложение осенью приняли? Если честно, а? Я ведь знаю, Ольга Владимировна, нелегко вам в посту приходится. Супругом-каторжником попрекают вас «добрые» люди, презрение выказывают.
— Привыкла уже я. Приспособилась, знаете ли… Не ругаюсь в ответ, обиду и боль свою не показываю. Обидное что-то скажут постовые кумушки — а я в ответ улыбаюсь им. По-доброму улыбаться стараюсь. И вы знаете, Карл Христофорович, помогает!
— Спасибо вам. Вот, видите, а говорят, что мудрость только в старости приходит к человеку. Вы такая молодая, а способ действий выбрали верный.
Поленья за открытой дверцей печки давно уже прогорели, съежились и стали черно-багровыми, пышущими жаром остовами. Лишь изредка короткие язычки огня вырывались на тлеющую поверхность, ярко вспыхивали и тут же обессилено гасли. Ландсберг накинул овчинный полушубок, вышел из избушки, закурил, прошелся по нетронутому снегу небольшой полянки. Тишина в тайге стояла прямо-таки оглушительная, до звона в ушах. Черные силуэты деревьев еле виднелись на фоне такого же темного, беззвездного неба.
Он покосился на единственное оконце заимки, тускло желтевшее через навешенную изнутри тряпицу. Вздохнул: может, действительно не стоило так откровенничать? Не спрашивала ведь ни о чем… Теперь уж наверняка уедет с первым пароходом, ни за что не останется рядом с… убийцей. А что будет с ним? Неужто вот так и проживет на проклятом острове до старости? Будет, конечно, что-то делать, занимать ум и руки работой. Охоться вот так станет, торговлишку заведет. Михайле, компаньону своему, он пока еще нужен, тот надолго к нему «прислонился». Но поговаривает уже про скуку смертную, «наядам» сахалинским с тоскою вслед смотрит. Заведет себе скоро утеху в виде сожительницы, и останется он, Ландсберг, совсем один…
Он докурил сигару, аккуратно затоптал в снег окурок, растер лицо жестким снежком. Сам себе Ландсберг не хотел сейчас признаться, что просто боится возвращаться в избушку. Ольга Владимировна, наверняка шокированная услышанным за эти два дня, будет, скорее всего, холодна и молчалива. Скрипнула дверь, в светлом прямоугольнике возник силуэт Дитятевой в накинутом на плечи платке.
— Карл Христофорович, вы где? — окликнула она. — Замерзнете ведь, возвращайтесь в дом! Наконец, я тоже хочу прогуляться перед сном, неужели не понимаете?
— Иду уже! — Ландсберг боком прошел мимо посторонившейся Ольги Владимировны, притянул дверь и побыстрее улегся на шкуры, в противоположном от лежанки углу.
Она быстро вернулась после «прогулки», потопталась у двери, ища на ней какой-нибудь запор или, на худой конец, крючок. Не нашла, недоуменно спросила:
— А дверь на ночь как запирается, Карл Христофорович?
— Гм… От кого ж в этакой глухомани запираться? Впрочем, извольте, я могу что-то наскоро придумать, но…
— Боязно… Но если вы считаете, что не надо…
Дитятева легко прошла к своей лежанке, задула лампу, пошуршала одеждой. В избушке стало совсем тихо, только последние угли тихо потрескивали в печке.
— Так я жду продолжения, Карл Христофорович! — напомнила Дитятева. — На чем вы вчера остановились?
Ландсберг подкинул в печь несколько поленьев, забрался в свою «берлогу» под дверью.
— Как я уже упоминал, Ольга Владимировна, детство у меня было холодным. Да и потом, в Петербурге, куда меня отвез учиться на военного брат, было, откровенно говоря, не теплее…
Голос Ландсберга звучал ровно. Время от времени он замолкал, прислушиваясь к дыханию Дитятевой: не уснула ли? Но та всякий раз немедленно уверяла:
— Я не сплю! Продолжайте, пожалуйста!
— Извольте! Итак, после окончания школы вольноопределяющихся я сразу же попросился на войну, в Туркестанскую экспедицию генерала Кауфмана. Мог бы, признаться, остаться и в Петербурге — но… Лишних средств моя семья не имела, а я был слишком горд, чтобы просить. Между тем, офицерская жизнь в столице предполагала большие расходы, а в боевых походах офицерское жалованье было несравнимо выше…
Ландсберг говорил еще с полчаса, и замолк, когда рассказ вплотную подошел к убийству Власова.
Помолчав, Дитятева тихо сказала:
— Спасибо вам за откровенный рассказ, Карл Христофорович. Я… Я чувствую, что жизнь вам пощады не давала…
— Полагаю, что раз мы супруги, хоть и фиктивные, то вы должны все обо мне знать, Ольга Владимировна. Извините, если моя откровенность вас расстроила…
— Бедный вы, бедный мой… С этаким грузом жить!
— Да уж… Живу-с, — неопределенно ответил он. — Знаете, Ольга Владимировна — только не смейтесь, ради Бога! — мне иногда кажется, что моя жизнь давным-давно проклята. Как и жизнь всех мужчин нашего рода.
— Проклята? — удивилась Дитятева. — Но кем и когда? И разве можно в наш просвещенный век верить в какие-то проклятья? В заговоры?
Ландсберг вздохнул:
— Люди, наши предки, не всегда жили в упомянутые вами просвещенные времена. Хотите, я расскажу вам про грех своего пра-пра-прадеда, Иоганна
