Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Джон Френч, занимавший со своими войсками 43-километровый участок на левом фланге в районе города Монс, пообещал Ланрезаку продержаться в течение суток, чтобы тот мог вывести свою армию из-под удара, не опасаясь окружения.
Английские позиции располагались по обе стороны канала Конде, соединяющего Монс с рекой Шильдой. Вид на них с германской стороны являл вполне пасторальную картину: широкий луг, обрамленный лесом, вдалеке – дома и хозяйственные постройки, перед которыми мирно паслись коровы. Немцы и не подозревали, что англичане перекопали луг траншеями, расставили в укрытиях пушки, а все здания превратили в укрепленные пункты. Когда германские части 1-й армии стали продвигаться вперед, лежавший перед ними, казалось бы, пустой луг неожиданно ожил. Идиллия сразу обернулась адом. «Как только мы оказались посреди луга, – вспоминает капитан Блом из 12-го Бранденбургского полка, – на нас обрушился массированный ружейный огонь. Солдаты вокруг меня стали падать один за другим. Свист пуль смешался с криками раненых. Внезапно на какой-то миг установилось затишье. Затем ударили пулеметы».
Сражение продолжалось весь день. Фронтальные атаки немцев перемежались с длительным огнем тяжелой полевой артиллерии, причинявшим англичанам немалые потери. К вечеру английские части один за другим начали выходить из боя. Несмотря на отступление, итог дня был вовсе неплох для армии, не ступавшей по земле европейского континента со времен Ватерлоо. Немцы потеряли убитыми и ранеными около 5000 солдат и офицеров. Потери англичан были втрое меньше. Однако они отступили дальше, чем разбитая армия Ланрезака. Для облегчения своих отступавших войск Френч даже распорядился выбросить из транспортных фургонов все боеприпасы, лишнюю одежду и обувь, чем еще больше деморализовал солдат, которые посчитали, что над армией нависла смертельная опасность. Ланрезак обвинил англичан в предательстве, добавив несколько крепких выражений в адрес британского командующего. Френч, в свою очередь, начал донимать Жоффра просьбами о незамедлительном отдыхе для английской армии – сначала он настаивал на эвакуации в Англию, затем заговорил об отводе войск за Сену. Военному министру Китченеру он писал (30 августа): «Моя вера в то, что французское командование сумеет выиграть кампанию, с каждым днем уменьшается».
Истерзанная Бельгия осталась в тылу германских войск. По улицам ее опустевших городов горячий ветер гонял особый военный мусор, покрытый белой пылью от разрушенных домов, – грязную солому, рваные газеты и листки бумаги, окровавленные бинты. И над всем этим, писал Уилл Гервин (один из немногих американских журналистов, аккредитованных при немецкой армии), висел «запах, о котором не упоминает ни одна книга о войне», – запах полумиллиона давно не мывшихся мужчин, крови и лекарств, лошадиного навоза и гниющих трупов людей и животных.
24 августа командующий французской армией генерал Жоффр в телеграмме военному министру Франции Мессими нашел в себе мужество признать полный крах «Плана № XVII»: «Наши армии, действовавшие между Маасом и Самброй, равно как и английская армия, сражавшаяся на левом крыле всего фронта, натолкнулись на сильное сопротивление неприятеля и вынуждены отступить… Следует смотреть правде в глаза: наши войска не проявили качеств, необходимых для наступления… Нам остается, опираясь на наши крепости и используя естественные преграды, стабилизировать фронт и временно перейти к обороне, готовя в то же время новое наступление». Во французской армии полетели головы. К концу августа Жоффр освободил от занимаемых должностей одного командующего армией, 21 командира корпуса и 31 командира дивизии. Отставников тут же окрестили «лиможами», так как, сдав командование, они сначала ехали в Лимож, где и дожидались назначения на новую должность – как правило, в тылу.
Пограничное сражение подошло к концу. Французская армия понесла в нем огромные потери: 260 000 человек убитыми и ранеными. Убыль в германских войсках была тоже велика: 165 000 человек. Картину полной победы, правда, омрачало почти полное отсутствие трофеев. «Где пленные? Где захваченные орудия?» – недоумевал Мольтке.
Тем не менее, в ставке кайзера посчитали, что французская армия уже разгромлена, и осталось лишь окружить и добить ее остатки. Директива германского верховного командования от 27 августа гласила: «Все основные французские армейские корпуса уже были введены в бой и потерпели значительные потери. Также и большая часть резервных дивизий тяжело потрясена, бельгийская армия – в состоянии разложения. Отсюда следует, что нужно быстрым продвижением наших войск на Париж не дать передышки французской армии и воспрепятствовать новым формированиям. Его величество приказал германским войскам… наступать на Париж». До столицы Франции оставалось каких-нибудь 200 километров.
Уверенный в том, что теперь «все дело будет закончено в течение шести недель»[74], Мольтке приступил к переброске части войск на восток, как то и предусматривал план войны. В эшелоны были погружены два корпуса (Гвардейский резервный и XI-й армейский) и одна кавалерийская дивизия, снятые из-под Намюра. Поторопиться вынуждало еще и то обстоятельство, что русский «паровой каток» уже пришел в движение. 27 августа Жоффр докладывал военному министру Александру Мильерану: «Слава богу, мы имеем благоприятные известия от русских в Восточной Пруссии. Можно надеяться, что благодаря этому немцы будут вынуждены отправить отсюда войска на восток. Тогда мы сможем вздохнуть». Действительно, из Восточной Пруссии доносились громкие мольбы о спасении от нашествия «славяно-татарских орд». И Мольтке, не закончив операции против Франции, решил подстраховаться на востоке, так как еще перед войной убежденно писал, что «все успехи на западном фронте ничего не будут стоить, если русские придут в Берлин».
V
В Петербурге с первых же дней войны к французам относились, как к родным. Французского посла Мориса Палеолога стремились заключить в объятия повсюду – на улице и во дворцах. Один казачий полковник провел свой полк торжественным маршем мимо его автомобиля, крича: «Мы разгоним этих вонючих немцев! Долой Германию! Вильгельма – на Святую Елену!»
4 августа, на следующий день после вступления Франции в войну, царь принял Палеолога в петергофской Александрии и заверил его, что будет бороться с Германией до последней крайности: «Для того чтобы достичь победы, я пожертвую всем, вплоть до последнего рубля и солдата». Слова эти ласкали слух французского дипломата.
Из Александрии Палеолог направился в Знаменки – усадьбу дяди императора великого князя Николая Николаевича, который встретил гостя громовым восклицанием: «Господь и Жанна д'Арк с нами! Мы победим». Палеолог порадовался бодрости человека, назначенного Верховным главнокомандующим русской армии, хотя и отметил про себя неуместность обращения к памяти Орлеанской девы, «потому что теперь дело идет
