Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Большая часть гражданского населения бежала из пограничной полосы. Русские войска вступали в опустевшие города и селения. Открывавшиеся их взорам картины заграничной жизни приводили в изумление не только солдат, но и офицеров. «Занимая новые области Восточной Пруссии, – пишет Успенский, – какое довольство, достаток и даже богатство видели мы здесь во всем на каждом шагу! Каждая усадьба простого крестьянина снабжена десятком земледельческих орудий, телефоном, электричеством, велосипедами, газетой. Везде водопровод и канализация! А какие "дворцы" для скота с электричеством, с асфальтовым полом, бассейнами проточной воды и т. д. На полях нет и кусочка невозделанной земли. Сараи и погреба битком набиты "впрок" всякой снедью и припасами! В чуланах и погребах сундуки с огромными запасами одежды и белья! Чего немцам было еще надо?! Зачем кайзер и его правительство захотели искать лучшего?!»
Все это несметное добро становилось добычей проходивших мимо русских частей. Грабежи и погромы были одними из самых сильных впечатлений очевидцев первых дней пребывания русской армии на германской земле. Полковник Генерального штаба Борис Николаевич Сергеевский, в августе 1914 года прикомандированный к 3-й Финляндской стрелковой бригаде, вспоминал обстоятельства вступления своего подразделения в Маркграбово (современный Олецко в Польше):
«Вот, наконец, и маленький, чистенький городок Маркграбово. Мы смеялись, сравнивая себя с Наполеоном, который ждал депутации бояр "с ключами старого Кремля": и мы ожидали увидеть бургомистра с заверениями лояльности. Но нас, действительно, ждала судьба Наполеона: город, как некогда Москва, оказался брошенным жителями и, сверх того, совершенно разгромленным… Трудно себе вообразить, чтобы было возможно за четыре часа, да еще ночных, так разгромить целый город. Большинство окон было разбито, двери выломаны или сорваны с петель, внутри домов все, что можно, разломано, разбито, исковеркано. На улицах всевозможные предметы, выброшенные, опять же, не ради грабежа, а ради их порчи и разрушения…»
За полтора часа поисков Сергеевский не смог найти ни одной не разгромленной квартиры. Виновниками погрома были солдаты второочередного полка, вошедшего в Маркграбово ночью и покинувшего город до рассвета.
Среди оставленных русскими офицерами воспоминаний о поведении своих подчиненных в захваченных немецких поселениях есть комические зарисовки, вроде коллективного пожирания варенья, доставаемого из банок пригоршнями, или добавления какао и шоколада в полковые котлы с борщом. Но больше всего поражала яростная и бессмысленная беспощадность, с которой солдаты предавались уничтожению вещей и предметов, особенно имевших культурную ценность. Ротмистр Сумского гусарского полка Владимир Станиславович Литтауэр был свидетелем следующей сцены:
«Однажды в небольшом немецком городке я вошел в пустой дом и увидел гусара из своего взвода, который, сидя у рояля, выдирал из него клавиши. Задача была непростой, и солдату приходилось прикладывать значительные усилия. Я окликнул его по имени. Он вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
– Зачем ты ломаешь рояль?
Он посмотрел на меня с таким видом, словно я сказал невероятную глупость.
– Так он же немецкий!»
«Мой друг корнет Константин Соколов, – пишет он дальше, – как-то застал одного из наших солдат за нелепым занятием: он с большим усердием, одну за другой, разбивал граммофонные пластинки. На вопрос, зачем он это делает, солдат ответил, что нет иголок, чтобы проиграть пластинки».
Полковник Сергеевский нашел следующее объяснение истокам этой солдатской ненависти к бытовым «трофеям»: «Когда я в дальнейшем пути и в следующие дни видел повсюду разгромленные, именно разгромленные, а не ограбленные, немецкие дома, то я понял, в чем дело: наш некультурный простолюдин, выросший в нищете, не мог подавить в себе раздражения и животной ненависти при виде богатства врага. Он привык, что богато живет "барин". Этого, своего, русского барина он тоже не ахти как любил; но увидеть богатое жилище простого мужика, да еще того "немца", из-за которого ему пришлось идти на войну, – это вызывало в нем прямо-таки чувство бешенства».
Справедливости ради следует заметить все же, что сцены, подобные вышеприведенным, разыгрывались, как правило, только в покинутых хозяевами домах. Например, в Зенсбурге, жители которого при вступлении в город частей 4-й кавалерийской дивизии остались на месте, жизнь текла в своем обычном размеренном ритме, магазины, кафе, рестораны были открыты. По воспоминаниям русского офицера С.Гасбаха, «наши солдаты вели себя прекрасно. Не поступило ни одной жалобы от населения». Главный пастор Нейденбурга в газете «Berliner Tageblatt» поместил статью под заглавием: «Пребывание русских в Нейденбурге», в которой подчеркнул порядок и дисциплину в русских войсках. По его словам, никому из жителей не было причинено никаких обид; пострадал только один рабочий кирпичного завода, бросивший в казачий разъезд камнем, за что и был убит ответным выстрелом. То, что «многие русские части вели себя при вторжении в Восточную Пруссию образцово», признает в своих мемуарах и Людендорф.
Русское командование старалось пресекать мародерство, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами. «За мародерство вешали, расстреливали и пороли, причем жестоко – по 100-200 ударов: для слабого организма почти смерть, да еще и мучительная», – свидетельствует Петр Александрович Аккерман, служивший при штабе 3-й кавалерийской дивизии. Ренненкампф не брезговал лично руководить расправой, вешал провинившихся солдат, расстреливал мародеров в присутствии всего подразделения.
Оставшаяся на местах администрация и гражданские лица довольно охотно сотрудничали с русскими военными властями. И все же русские солдаты и офицеры нутром чувствовали разлитую вокруг враждебность. Местное население всеми силами помогало немецким войскам. Прежде всего, это касалось сбора информации о русских. С первых дней кампании вокруг частей 1-й армии вился целый рой немецких школьников на велосипедах. Русское командование не сразу сообразило, что ими движет не простое мальчишеское любопытство. Как только шпионские цели этих велосипедных прогулок стали очевидны, пишет начальник 1-й кавалерийской дивизии генерал Василий Иосифович Гурко, «мы были вынуждены отдать приказ открывать по юным самокатчикам огонь». Германская пропаганда немедленно возопила о том, что «зловонные степняки» расстреливают детей. Еще один способ передачи информации о перемещениях русских войск состоял в том, что немцы поджигали стога сена и хозяйственные постройки на пути их движения.
Имели место и случаи вооруженного сопротивления. Русское командование отвечало на них карательными акциями. Ренненкампф доносил в штаб о том, что «поступают редкие донесения об одиночных выстрелах из селений по войскам. Все селения, откуда стреляют, сжигаются, о чем население оповещено». В деревне Абшванген, жители которой приняли участие в стычке между регулярными частями русской и германской
