Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Сапежина покачала головой.
– Я вам повторяю: пустяки, а будет стыд!
Она прошлась по комнате.
– Я об этом не хочу знать, – докончила она.
Толочко бросился к её ногам.
– В лоб себе выстрелю, – крикнул он.
– Не понимаю, чем бы это тебе помогло? – ответила Сапежина.
– Посоветуйте, княгиня, что мне делать? – умолял он.
Гетманова сжалилась.
– Это неприятная вещь, – отвечала она, – но как началось, так нужно закончить. Ты не говорил до сих пор о сыне, предполагая, что о нём все знают; молчи уже.
– А если узнают? – спросил ротмистр.
– Они не рассчитают, что предримут, – после раздумья отозвалась гетманова. – Мне кажется, что тебя отправят, потому что мать его не хочет. А это отличный предлог.
– Могу я это поведать девушке? – спросил ротмистр.
Княгиня фыркнула.
– А! Мужчины! Кричите на нас, что мы вас обманываем, называете этих бедных женщин самыми худшими прозвищами, приписываете нам хитрость и предательство, а что сами делаете? Обмануть женщину для вас пустяк. Вам всё можно…
Толочко стоял как у позорного столба.
– Все мои объяснения, что я полюбил слишком поздно, и от этой любви потерял голову.
– Я не знаю, была ли она у тебя когда-нибудь, – прервала княгиня. – Ты так вёл себя в этом деле, точно специально хотел его запутать.
– Что тут сегодня посоветуешь, когда пора, когда нужно было что-то с этим делать, миновала! Не говорил вовремя – молчи, а что будет после свадьбы, то должен принять, как кару за грехи. Сухим не выйдешь.
Ничего не добившись от княгини, но немного облегчив своё бремя этим признанием, ротмистр как можно горячей занялся приготовлениями к обручению, которое пытался ускорить.
Тем временем готовилась буря.
Правда, стражникова, подчиняясь княгине, отдала ей дочку, хотя догадывалась, что это была интрига Толочко. Она совсем не считала его опасным для дочки, потому что Буйвид был более красив и молод.
Наконец, когда гетманова упёрлась выдать Аньелу за ротмистра, стражникова надеялась, что она окажет ей какое-нибудь благодеяние, отпустит аренду, перепишет сумму, выхлопочет что-нибудь у короля. Она была не рада этому всему, но чувствовала, что не могла избежать этих милостей и покровительства.
Колеблясь так и постоянно имея в голове Буйвида, она наконец решила вызвать своего давнего опекуна, родственника, старого маршалка Глинского, довериться ему и поступить в соответствии с его советом.
Этот Глинский, которого иногда титуловали князем, происходил от того славного авантюриста, был человеком значительным, хоть не очень богатым.
Он умел создать себе в обществе популярность и славился умом.
Был это советник, посредник, примиритель, к которому съезжались люди из самых дальних сторон, как больные к доктору.
Огромного роста и полноты, с разлившемся лицом, большим, дивно поросшим бородавками, с брюхом, которое затрудняло ему ходьбу, маршалек был чрезвычайно деятелен и славился тем, что посвятил жизнь согражданам.
Он имел очень обширные связи, много знакомств, удивительную память на людей, родство и связи. Во всей Литве не было, может, семьи, всех членов которой он не мог бы перечислить. Была это ходящая генеология.
Не смея приглашать его к себе, Коишевская поехала к нему.
Он принял её, как привык принимать многих своих клиентов, как если бы имел особенную симпатию к каждому из них. Он знал уже обо всём и даже о том, что Аньела была в Белостоке.
Стражникова призналась ему, что прибыла как раз за его советом и решением.
Маршалек, который считал себе за правило быть снисходительным к просителям и идти скорее по их желанию, чем против него, легко угадал, что стражникова была на стороне Буйвида.
Это стало для него указкой, как ему поступить. Толочко он знал очень хорошо и с очень давнего времени, однако не был с ним ни хорошо, ни плохо.
Выслушав длинную тираду пани Коишевской, бросив несколько вопросов, он глубоко задумался.
– Пани стражникова, вы – мать, – сказал он, – ваше сердце, наверное, лучше всего сумеет посоветовать. Что до меня, хоть я против Толочко ничего плохого сказать не могу, потому что человек добрый, честный, умный, но ни возраст, ни те круги, в каких он обращается, мне кажется, не делают его подходящей партией для панны Аньелы. С покровительством гетмана или, скорее, гетмановой он может продвинуться высоко… пожалуй, король его одарил бы староством, землями, принадлежащими королю, потому что иначе там почестей будет предостаточно, но хлеба мало. Толочко вышел из обедневшей семьи, только первая жена внесла приданое и посадила его в деревне, но это, кроме пожизненных прав на деревню, не его собственность, а сына.
Испуганная Коишевская вскочила.
– Сына! Какого сына? Ведь никто никогда не говорил о сыновьях! Значит, имеет сына! Может, имел, пожалуй, но он умер.
– Прошу прощения, пани стражникова, сын скрывается у бабки, она отдаёт его в школу, в Плоцк, мальчику ni fuller лет десят.
Стражникова слушала вся пурпурная от гнева.
– Как же это назвать, как? – произнесла она. – Хоть бы слово сказал о сыне! Значит, это попросту обман, хотел, чтобы мы думали, что то, что имеет и чем светит, принадлежит ему.
Маршалек погладил лысину и засопел.
Он не отрицал, не поддтверждал этого мнения пани стражниковой.
– Я не могу об этом судить, – сказал он, – но всё равно недилекатность. Что касается имения, моя благодетельница, не тайна, что оно в долгах. Ротмистр жил, ему хотелось популярности, он кормил, поил, учавствовал в сеймиках… долгов сегодня выше крыши, на его состояние вовсе нечего смотреть.
– А! Бог мой! – крикнула порывисто Коишевская. – Не дам ему дочку. Он потерял бы её приданое, как растратил приданое первой жены. Пусть гетманова делает что хочет, дочку отберу, запру, увезу и не дам ему приблизиться.
– Несомненно, это будет разумней всего, – сказал Глинский, – но и то верно, что с гетмановой будет у вас тяжёлый конфликт. Опасаюсь, не зашли ли дела слишком далеко. Нашу пани гетманову нужно знать, она управляла первым мужем, господствует над другим, ловкая, умная, резкая. Помочь много не может, но навредить ужасно… а упрямая и мстительная.
– Что она может мне сделать? – вырвалось у Коишевской, которая на время забыла о процессе.
– То правда, – поправилась она, – что этот несчастный процесс…
– Я как раз хотел о нём напомнить, – вставил Глинский. – После Трибунала она хозяйничает как у себя дома.
Стражникова погрустнела и слёзы показались в её глазах.
– Не нужно терять мужества, – прибавил маршалек. – Захочет она навредить, будем помогать.
– А, дорогой маршалек, – выкрикнула стражникова, – умоляю вас, не оставляй меня, сироту. Дочку из-за процесса потерять не хочу, это было бы на моей совести.
– С вашего позволения, – прервал Глинский, –
