Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
После всех этих перепетий на следующий день вызванный Буйвид, не отказываясь, сказал:
– К вашим услугам!
В ротмистре кипела кровь, когда он увидел того на плацу перед собой, Буйвид был спокойненький. Поединок не на коне с пистолетами, как тогда часто случалось, но был условлен на саблях.
Он продолжался чрезвычайно долго, потому что оба были почти равны по силе, наконец так сложилось, что ротмистр глубоко проткнул Буйвиду плечо, а тот ему два пальца на руке отрезал как бритвой.
Закричали: «Достаточно!»
Толочко требовал слова, что Буйвид ему дорогу переступать не будет, тот в свою очередь требовал, чтобы ротмистр ему не мешал.
Сию минуту биться дальше было невозможно. Накричавшись, они разошлись, ничего не сделав. Толочко должен был сразу спешить к цирюльнику, чтобы перевязал ему руку, потому что пальцам было не помочь.
Он не жалел бы о них, если бы встреча принесла какую-нибудь пользу, а тут ротмистр только убедился, что с Буйвидом не скоро покончит, что согласия никогда не будет.
Страшно удручённый этим случаем, уже даже не возвращаясь в Высокое, он поехал к доктору в Брест.
В Высоком пани гетманова во всеоружии ждала стражникову, или известия от неё, а панна Аньела молилась.
– Да будет воля Божья, – говорила она. – Не отступлю от ротмистра… гетманова нам много обещает. Буйвид меня против моей воли иметь не будет.
Сразу разнеслась весть о том, что Толочко с Буйвидом сражались за девушку, и пробудила великий интерес.
Буйвид с сильно порезанным плечом, хотя хотел ехать к стражниковой, не мог, потому что у него поднялась горячка. Цирюльник день и ночь бдил над ним. Даже некому было дать знать Коишевской, которая от соседки узнала о случившемся. Её охватил сильный гнев, особенно, что эта ненужная дуэль обращала на дочку глаза и языки. Уже было нечего терять, поэтому стражникова, немного думав, поехала сама к Буйвиду.
Это имело огромное значение, а Коишевской было важно сохранить себе Буйвида. Она также обязала его к большой благодарности и, хотя доктор запретил, вскочил бы со своей кровати принимать стражникову, но она ему двигаться не разрешила.
Гнев и неприязнь к Толочко у Коишевской дошли до наивысшей степени, а так как она всегда была резкой, даже в делах меньшей важности, тут уже меры не знала.
Не меньшее негодование и возмущение её охватили при воспоминании о княгине, которой не могла простить какой-то власти над дочкой и странного желания распоряжаться её судьбой. Несчастная стражникова попеременно ругалась, проклинала, плакала и угрожала.
Вернувшись из этой экспедиции домой, она была вынуждена слечь в кровать, потому что, хоть здоровье ей всегда служило, теперь так была измучена протянувшимся беспокойством, что даже своей энергией подняться не могла.
Ни капли Хоффмана, ни иные подкрепляющие медикаменты ничуть ей не помогли, покуда не начала работать сама над собой, чтобы мужеством победить причину.
– Всё-таки силой дочку у меня отобрать не могут, а я Толочко её не отдам, хоть бы умер! – восклицала, вставая через несколько дней измученная стражникова.
В этом расположении нашёл её совсем неожиданный гость – Толочко.
Как он до этого дошёл, чтобы признать необходимость личного свидания и разговора с пани Коишевской, нам трудно объяснить. Страсти имеют свою особенную логику. В действительности, может, не нужно было своим присутствием раздражать пани стражникову; он не мог ждать от этого ни малейшей выгоды, но он находился в таком состоянии духа, который скорее ставит вперёд наихудшую крайность, чем неуверенность.
Коишевская, перекрестившись и сказав: «Пот Твою защиту», – вышла к нему бледная, но очень важная и гордая.
Толочко хотел начать с обширного рассказа о своём деле, из-за которого ходил ещё с рукой, обмотанной огромным платком. Начинал уже ab ovo, но стражникова не дала ему говорить.
– Что вас сюда привело? – спросила она.
– Я хотел пани стражниковой благодетельнице признаться в чувствах, которые меня связывают с панной Аньелой и…
– Отвяжитесь от неё и от меня, – ответила хозяйка, – я свою дочку за вас не выдам… и открыто вам говорю, чтобы напрасно не баламутили её, а меня не мучили.
– Сердцу не прикажешь, – сказал ротмистр.
– Не такими дорогами завоёвывается сердце, – прервала Коишевская, – не через протекцию магнатов, не фальшивыми новостями и ложью.
– Пани благодетельница! – воскликнул Толочко.
– Ты утаил, что имеешь сына от первого брака, чтобы не выдать того, что не имеешь ничего… а долгов по уши, – говорила стражникова. – Ты хочешь давлением добиться от меня того, чего по доброй воле иметь не можешь. Но я принадлежу к тем, которые не поддаются силе. На меня ни гетман, ни гетманова не наводят страха. Выдам дочку, за кого захочу, и ручаюсь, что не за тебя. Будь здоров.
Смущённый этим приветствием ротмистр хотел ответить, но стражникова, не думая его слушать, отвернулась, ушла и хлопнула за собой дверью.
Больше несчастному там нечего было делать и, взяв шапку под мышку, он вышел.
Нечем было хвалиться, поэтому, приехав в Высокое, он смолчал, ни о своём свидании с Коишевской, ни о том, что от неё услышал, не говорил никому.
Княгиня между тем стояла с равным упорством на своём, хоть с меньшим правом, чем мать.
Аньела также упорствовала в своём решении. Гетманова, которая теперь узнала её лучше, знала чем приманить, и на прекрасные обещания не скупилась.
Второе письмо, вызывающее панну Аньелу обратно домой, Коишевская выслала вечером того дня, когда к ней приезжал Толочко.
Оно написано было холодно, остро, тоном обиженной матери и приказывало ей немедленно возвращаться, если не хотела, чтобы она от неё отказалась. Подобное же воззвание к княгине, чтобы выслала панну Аньелу, в очень коротких выражениях, отдали в собственные руки гетмановой.
Единственным способом, чтобы ничего не получить от княгини Сапежины, было действовать на неё силой, чтобы потом хвалиться, что она поддалась. Коль скоро так настаивали на выдачи дочке, она решила её защищать и задержать.
Аньели тут же приказали идти в кровать и не вставать, а княгиня холодно отвечала пани Коишевской, что её дочке доктор не разрешает вставать и двигаться; поэтому княгиня, заботясь о её здоровье, не может разрешить ей подвергать себя опасности.
Забота о панне Аньели в письме княгини так выглядела, будто была упрёком, что родная мать о ней не заботилась. Между гетмановой и стражниковой дело шло к противостоянию и казалось, что первая должна победить. Коишевская имела
