Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
– Не буду скрывать, – начала стражникова, – сестра мне сбаламутила дочку. Я хотела, чтобы она была доброй хозяйкой и женщиной, как мы все, вбили ей в голову элегантность, французишну, развлечения. Буйвида она не любит, потому что он бесшабашный. Толочко вежливый, но лжец, обманщик. Придерживается придворных ручек, любить его она не любит, но с Толочко надеется выйти в тот свет, по которому тоскует. Вот что.
– Гм! – буркнул Глинский. – Дело трудное, нужна энергия, которая у вас есть, чтобы счастливо выйти из этого, но верю, что это окончится успешно.
После долгих совещаний и рассуждений насчёт этого предмета, которые убедили стражникову, что она должна была предотвратить брак с Толочко, наступил обед, а после него явился как раз гость из окрестностей Высокого Литовского, пан подстароста Горский.
Это был один из тех гладких людей, бывающих везде, со всеми в хороших отношениях и высмеивающий даже тех, которых называл самыми сердечными приятелями. Горский не прощал никому, а так любил остроумничать, что ради остроумия всё жертвовал.
Чем выше сидел человек, носил более красивое имя, чем-то отличался, тем он был к нему более суровым. Сапега, которого он развлекал, любил его, приглашал и брал с собой.
Увидев стражникову, едва с ними поздоровавшись, он тут же начал поздравлять с браком дочки.
– Оставьте меня в покое, пане подскарбий, – ответила она, – Аньелка молода, выдавать её не думаю.
– Как это? А это близкое обручение?
Коишевская его прямо отрицала.
Пана Горского возмущало то, что его подозревали в распространении ложных слухов. Он упирался.
– А, с вашего позволения, – сказал он, – несомненно, что в Высоком собираются вскоре очень торжественно его отмечать.
– Без моего согласия? Без моего ведома? – воскликнула стражникова. – Это было бы что-то новое, естественный порядок повержен… Я мать!
Горский объяснился очень обширно и пылко, доказывая, что ничего не придумал. В конце концов стражникова должна была замолчать. Хозяин утешал.
Вернувшись оттуда, Коишевская, которая имела мужскую силу, умела сносить, бороться, ждать, в этот раз очень ослабла. Нужно было срочно спасать дочку от Толочко. Она предвидела, с какими трудностями ей придётся бороться, но обещала не дать себя победить и отобрать дочку.
Она написала вежливое письмо к пани гетмановой, прося прощения, что сама за дочкой прибыть не может, по причине болезни, и требуя возвратить Аньелу. Делала акцент на то, что была больной и что место дочки при матери.
Письма к гетмановой и Аньели были причиной сильного беспокойства.
На самом деле гетмановой было всё равно, за кого отдадут стражниковну, будет ли она счастлива, или нет, но не могла допустить того, чтобы смели ей сопротивляться, презирать её милости и иметь свою волю.
– Не дам Коишевской дочку, – воскликнула она, прочитав письмо. – Я это позволить не могу.
Аньела испугалась, решение выйти за ротмистра было теперь очень сильным. Толочко, который хотел рекомендоваться девушке, в течение последних дней в беседах давал ей очень заманчивые обещания.
Он как можно торжественней поклялся, что будет иметь карету, подобную той, на которой ездила княгиня Сапежина, шесть коней цугом, придворного, гайдука, ливрею. В костёл её должна была сопровождать служба, несущая гербовые подушки и книжки. Ежегодно по крайней мере два раза он обязывался возить её в Варшаву, устраивать прекрасные праздники и на Новый Год приглашать соседей.
Эти обещания приходили в разговоре, без всякого давления, с наибольшей лёгкостью.
Ротмистр ни с чем не считался, терял голову, поддавался, удовлетворял и ни в чём не отказывал, ни в чём.
Позвали панну Аньелу к гетмановой.
– Дитя моё, – сказала та ей, – стражникова мне пишет, что больна, и желает твоего возвращения, на что я согласиться не могу. Она не больная, а симулянтка, речь о том, чтобы тебя похитить. Не могу дать тебе погибнуть и довести до отчаяния Толочко, который тебя до безумия любит.
Заплаканная панна Аньела упала к её ногам.
– Отпишу, что вы тоже больны, и что доктор Мюллер бросать вас не позволяет.
Так и случилось; полдня ждал посланец ответа и получил оба с отказами, хотя засахаренные и подслащённые.
Когда это происходило, ротмистра не было в Высоком, он вернулся поздно и очень обрадовался, узнав, что княгиня так энергично повела себя.
Панна Аньела выбежала ему навстречу… взволнованная и испуганная. Толочко, видя её в слезах, горячо заверил её, что, разве что убьют, иначе никогда на свете не откажется от той, которую уже считал наречённой и будто женой.
– Пусть панна Аньела приказывает, что мне делать, я готов на всё, а перво-наперво готов ехать искать того Буйвида и скорее убить его, чем отказаться от невесты.
Он хотел его сразу вызвать на дуэль, на саблях, на пистолетах, как захочет.
Панна Аньела испугалась кровопролития, плакала.
Толочко в лихорадке бегал по коридорам, метался, угрожал и в самом деле думал о расправе с соперником.
Княгиня, позвав, его насилу образумила.
От княгини он пошёл к гетману, где напился, не зная о том, что делает, так отважен он был в этот вечер.
Перед утром пошли спать. Ротмистр едва произносил молитву, постоянно думая о том, что делать; нашёл решение и, не ложась спать, побежал разбудить приятеля, Рыбинского, который был его хорунжим, чтобы ехать с ним искать Буйвида.
Не было ничего легче, чем найти его, потому что никогда он в угол не прятался. Рыбинский, славный рубака, не мог отказать приятелю; тут же оделся, велел запрягать в свою венгерскую карету, и двинулись.
А поскольку, прежде чем сесть, они после вчерашнего хмеля отрезвлялись гданьской водкой, не отъехав за ворота, оба заснули.
Когда Толочко наконец проснулся, должен был добрую минуту протирать глаза, размышлять, прежде чем припомнил, зачем едет и куда.
В корчме на границе, в полумиле от усадьбы Буйвида Толочко должен был ждать, а Рыбинский поехал бросить вызов.
Но уехал, как в воду канул, не было его до вечера, не вернулся ночью, а с утра ротмистр был вынужден послать подростка на разведку. Через несколько часов он вернулся с грустной новостью, что, когда Рыбинский ехал вчера вечером по мосту, его кони испугались и он с бричкой, и с ними упал в речку; страшно разбитый, со сломанной ногой он лежал в доме Буйвида.
В голове у ротмистра помутилось. Что тут делать? Он не мог ни отступить, ни отложить, должен был в соседстве искать кто бы заменил Рыбинского. На этих поисках по незнакомой околице прошёл целый день, пока не нашёл старого товарища по оружию.
Был он
