Мальчики - Дина Ильинична Рубина
В травянистых бережках хауза пузырями вздувалось и опадало кваканье лягушек. Мушкет, коричневый терьер с белыми ушами, всеобщий дворовый дружок, столовавшийся под каждой балханой, запрыгивал на помост и, по-хозяйски переступая через замерших от страха малышей, валился рядом с особенно жалобно скулящим и принимался вылизывать нос, лоб, зажмуренные от страха глаза… Златка была его любимицей.
– …И всё время там пропадали дети. То девочка, то мальчик. Как пропадёт ребёнок, глядь – наутро старуха выносит на рынок целый таз горячих, пышных котлеток, ой, и вку-у-усных…
– Так, всё, хэрэ говна-пирога на палочке! – взрывался Генка, хотя, согласно фольклору городской толкучки и рейдам местной милиции, подобные страшные сказки были не вовсе ерундой. – Тут у меня некоторые граждане ночью обоссутся от страха. Потом три дня одеяла сушить… Мушкет! Песня!
Садился, доставал из кармана расчёску с протянутой меж зубьями папиросной бумагой и принимался выдувать свой знаменитый «музыкальный пердёж» – натужные тоскливые звуки, которым Мушкет подвывал точно в тон, вытягивая морду к небу, полному сияющих и крупных, как орехи, звёзд…
На рассвете по стриженым макушкам, рядком торчащим из-под курпачей, проносился ветерок. Затем в кронах деревьев вспыхивала скандальная перебранка афганских скворцов по имени майна. Крупные, с голубя величиной, с ярко-жёлтыми лапами и клювом, они кричали пронзительными голосами, выметая дремоту со спящего двора. Все просыпались, потягивались, тянули из-под одеял кулаки, затевали утренние тычки и драки, бежали вперегонки к дворовой уборной, чтобы возглавить длинную утреннюю очередь…
Это было братство южного военного детства, пусть и далёкого от самих боёв. Но война дотягивалась до детских тел и душ своим огненным языком, нещадно палила летом, выстуживала нутро зимой и изнуряла постоянным голодом, выгрызая бедные кишки, слипшиеся от вечного недоедания.
* * *
…А было ещё и такое: «гузар на гузар». Дружба за дружбу, вражда на вражду.
Тут необходимо пояснить.
Это только кажется, что гузар – нечто вроде махалли. Нет, с этим аккуратней. Конечно, гузар, как и махалля, – родственно-соседская, дворовая общность, но всё-таки не одно и то же. Махалля на махаллю драться не пойдёт. А вот гузар на гузар…
Или так возьмём: праздники, свадьбы, обрезания… непременный той на всю округу – это в махалле, сколько угодно, особенно в мирное сытое время. Гузар же – тот далёк от застолья и от праздника. Даже в слове этом – «гузар» – слышна угроза, рык варваров, рывок помахаться, рваной дракой испытать себе равных. При слове «гузар» в памяти возникают кастеты, монтировки, велосипедные цепи… ну и всё остальное, что можно придумать для калеченья бедного тела. Это вотчина юной звериной силы, зловещее «мы, наше, нас», что зарождается исподволь, набухает изнутри, как бульба гноя, и мается-зудит, требует выплеснуться размашистой ненавистью.
Причин искать не нужно, причин-то по сути и нет. Просто надо им вломить, надо дать им, они напросились. Бесполезно расспрашивать, в чём дело, за что катится на соседние улицы толпа юнцов от четырнадцати до семнадцати лет, неожиданно ставшая бандой вооружённых громил. Да просто время пришло, дальше терпеть нельзя: надо дать им, чтоб запомнили…
Собиралась небольшая крепкая компания, разноплемённая подростковая банда: тут и местные, и «выковыренные», и узбеки, и татары, и корейцы, и армяне, и уйгуры, и греки… и бог знает кто ещё. Войско, объединённое только одним: все тут «наши», из нашего гузара. А те, другие, – враги.
…Долго разогревались, топчась на пыльном пятачке местной «площади», словно бы не решаясь двинуться. Распаляли друг друга, заражаясь бациллами ярости, припоминая, как в прошлый раз Мастырка треснул прутом по руке Адыла, так что у того перелом в двух местах, правда, и сам получил дырку в башке, потом ходил в бинтах, как мумия, хвастался дыркой, через которую «видать мозги», предлагал желающим за рубль поковырять в ней пальцем и обещал размазать в соплю каждого из нашего гузара, кто сунется пройти через их махаллю… А ещё он назвал Ашота «арой» и «пидорасом» – помнишь, Ашотка? – и ничего ему за это не было…
Жажда передела власти и укрепления репутаций нарастала с каждой минутой. Кто-то отбежал до дому – там, в сарае, прут был припасён с прошлого раза. Наконец, лазутчик – кто-то из малышни – прибегал и докладывал, что «те кучкуются» на пустыре, и у Мастырки цепь и два кистеня…
Сходились на пустырях и вдохновенно дрались в облаке ревущего восторга, матерясь, блюя кровью и выбитыми зубами. Дрались исступленно и насмерть, пока взрослые мужчины не прибегали их разнимать…
Идиотские подростковые забавы, жестокие первобытные нравы, «Ludzie pierwotni!».
Но это самое «гузар на гузар!» почему-то стало у них с Генкой боевым кличем, вымпелом братства и стойкости: выстоять, во что бы то ни стало выстоять спина к спине! И отомстить! Конечно, бедность и проголодь военного тыла отнюдь не смягчали юного остервенения, надсадной злобы и дерзости этих подростков. Шквал похоронок, толпы оглушённых эвакуированных, выдернутых судьбой из родных мест, заполонивших улицы небольшого города, не самого пригодного для обустройства чуждых толп; лютые зимы одна за другой, словно стороны света вдруг перевернулись и оледенели в бесконечно длящейся войне…
Но было в кровавых стычках пацанов ещё и другое: пусть звериное, пусть жестокое, но своё понимание справедливости и чести.
Три года спустя, провожая Цезаря на перроне, как обоим казалось – навсегда, Диоген молча поднял кулак, и в ответ, на ступенях пыхтящего состава, поверх висящих на поручнях людей, Цезарь так же молча поднял свой, одними губами прошелестев: «Гузар на гузар!»
* * *
От Ляби-хауза до медресе Мири-Араб вереницей тянутся торговые купола Бухары – наследие великого Шёлкового пути, вместилище изощрённого торга, обоюдной людской выгоды, вековечного желания обхитрить и обвести вокруг пальца…
Но всё ж это и место милосердного подаяния, какого ни есть: пусть засохшего куска лепёшки, пусть подгнившего яблока, брошенных убогому, инвалиду или беспризорнику.
Над развилкой двух улиц округло возносится Токи Саррафон. Под его четырьмя арками – проезд, один из перекрёстков древних караванных путей. Купцы из Китая, Индии, Персии, прочих стран Востока покупали здесь у саррафов, у менял, тяжёлые золотые бухарские монеты, ашрафи, и золотые монеты Шейбанидов – золото в долине Заравшана добывали ещё со времён древней Бактрии. Ну, а местные купцы скупали у сараффов иноземную валюту.
Если взять севернее, дойдёшь до раскидистого волнообразного строения – это Тельпак Фурушон, базар Шляпников. Его мощный сферический купол, прорезанный хороводом окон, вобрал в себя веер из целых пяти улиц. В старину здесь торговали головными уборами разных народов, на
