Мальчики - Дина Ильинична Рубина
…Вот подросток выбегает за ворота, бежит к школьному приятелю за учебником физики – их на весь класс штук пять. Тут главное под ноги смотреть: в дерьмо не вляпаться, на скорпиона не наступить, на помоях не поскользнуться. А зимой эти помои ещё и обледенели! Так что на минареты, на бирюзовую кайму куполов пусть кто другой пялится.
Понизу под куполами – никакого блеска, всё – желтоватое марево. Это вам не Самарканд, куда однажды Ицик с отцом и дядей Пашей добирались на грузовике через Гиждуван, Каттакурган и Вабкент. Полдня ехали за «часовым чемоданчиком». Известный одесский режиссёр там, в Самарканде, помер, тоже из «выковыренных» – то ли знакомый, то ли старый друг родителей Сергея Арнольдовича. Тот и навёл на возможный навар, на некое часовое хозяйство, которое вдова хотела бы продать, но колебалась, боясь продешевить или стать жертвой какого-нибудь душегуба.
Отец подхватился – он всегда допускал вероятность «удивительного случая». Опытный коллекционер, слишком хорошо знал, как оно бывает, когда удача вдруг достаёт карту из рукава. Договорился с дядей Пашей, тот раздобыл в мастерских древний грузовичок, и в воскресенье на рассвете они тронулись за возможным сокровищем…
Этот путь, медленно разбухающее на горизонте багровое солнце, красноватые барханы по обочинам дороги, спокойно беседующий о жизни с дядей Пашей отец, его каштановая шпицбрудка, аккуратно подбритая перед выходом из дому при свете керосиновой лампы, приятный родной его запах, смешанный со слабым ароматом лаванды от свежей рубашки и запахом бензина… Да весь этот день всю жизнь потом вспоминался Цезарю как окошко в счастье.
Когда подъезжали к Самарканду, отец произнёс своим глуховатым задумчивым голосом:
– Где-то в этих краях в древности процветал богатейший город Тункет…
– Где написано? – усомнился дядя Паша. – Впервые слышу. Здесь всегда только Самарканд был…
– Да нет… По роскоши, великолепию дворцов и дивных садов-цветников Самарканду до Тункета далеко было. Он был главным городом провинции Илак. А написано это у Авиценны… И всё их богатство происходило от серебряных копей. Им принадлежал самый знаменитый серебряный рудник в мире, Кух-и-Сим; на фарси, персидском языке, это означает Серебряная гора. Там правда чистое серебро добывали как простые камни, чуть не с земли подбирали. Монеты чеканили, изумительные ювелирные изделия, торговали по всему миру… Ведь прелесть серебра не в его благородном лунном блеске, а в сверхпластичности: из одного грамма серебра можно вытянуть до двух километров сверхтонкой нити, какую, например, в филиграни используют…
Он умолк, будто вспомнил что-то своё, потерянное, будто знаменитый рудник принадлежал не кому-то там, когда-то в древности, а ему самому, причём, совсем недавно. – Да, тут была настоящая промышленная империя, мощный горнорудный промысел. И главное: другой народ, не сарты. Может, персы, может, китайцы… Сарты ленивы, они разводят скот, живут сельским хозяйством…
Дядя Паша с уважительным удивлением обернулся к соседу:
– Откуда ты всё это знаешь, Абраша?!
– Почитывал то да сё, – меланхолично отозвался отец.
– И… куда ж они все делись, такие великие-могучие, как ты говоришь?
Отец улыбнулся, пожал плечами:
– Да куда все империи деваются. Сгинули… Рудник заглох, осталась от него только гигантская пещера – с пропастями, обрывами, подземной рекой, озером… Ну и с надлежащим мифом, конечно: что никто не знает, где она заканчивается и куда деваются люди, которые рискуют отправиться за сокровищами, якобы спрятанными там в тайниках.
– Ну, уж это сказки для детишек на ночь! – Дядя Паша подмигнул Ицику, а отец спокойно возразил:
– Может, сказки… Но ханы отсылали в ту пещеру преступников, обречённых на казнь. Обещали помилование, если кто дойдёт до конца и вернётся с рассказом о том, что увидел в страшных глубинах.
– Ух ты! И что?!
– Ни один не вернулся…
– Эх! – Дядя Паша покрутил головой и расхохотался, даже на мгновение руль выпустил из рук. – Моя Маня уж точно отыскала бы там пару серёжек. – Схватил руль и запел со своим нарочитым комичным акцентом:
– Мой жена ушёл,
Где его найдёшь?
Он в пещере мне
Делает галдёж…
* * *
…А вдова напрасно боялась продешевить: ничего стоящего в этом самом чемоданчике, похожем на акушерский саквояж, не обнаружилось, кроме пары неплохих карманных часов: одни швейцарские, призовые, марки Qualite Boutte. На верхней крышке – штампованные штуцеры на мишени и надпись по кругу «ЗА ОТЛИЧНУЮ СТРѢЛЬБУ». Не серебро, медно-никелевый сплав. Хорошие часы, но таких отцу и в Бухаре приносили немало.
А вот другие – серебряные, старые, год примерно 1890, оригинальный Мозер на двадцати рубиновых камнях… Красавцы-часы: корпус чернёный, воронёные стрелки, римский циферблат и стекло родное: прозрачный кварц. И завода хватает часов на 30–35… «Только почистить деликатно, и пойдут как ласточки», – сказал отец.
Всё остальное в том самом чемоданчике, несмотря на позолоту и медь, на бронзового стрельца, украсившего заурядный кабинетный экземпляр, – не стоило такого изнурительного пути, тем более что призовыми швейцарскими, «ЗА ОТЛИЧНУЮ СТРѢЛЬБУ», отец потом расплатился с дядей Пашей за поездку.
Впрочем, сама режиссёрская вдова оказалась дамой приветливой и щедрой. Угостила их вкуснейшим киселём из свёклы: густым, дрожащим, как желе, кисловато-сладким, очень вкусным! И страшно радовалась деньга́м, которые показались ей большими. Робко спросила:
– Абрам Исакович, а вам разве этак выгодно?
Отец улыбнулся и ладонью накрыл её морщинистую изящную ручку с молодыми белыми следами от проданных колец:
– Изольда Яновна, – сказал мягко, – вы обо мне не волнуйтесь, я старый мошенник. Я этот чемоданчик буду по частям продавать и всё равно на нём выгадаю.
И оба рассмеялись. А Ицик с наслаждением выхлебал вторую пиалу свекольного киселя.
4
Летними вечерами в знойном воздухе невидимой сетью колышется лягушачий зуммер, назойливо ввинчиваясь в уши. На балханах гудят-варят-жарят керосинки и примусы, ссорятся, перекрикивая друг друга, хозяйки, и задышливый крик ишачьего племени дрожит над сараями.
С апреля по октябрь дети из всех домов спали вповалку на дворовом айване. Квадратный деревянный помост устилали курпачами – тонкими стёгаными одеялами, духовитыми от сонных испарений, пропитанными солнцем и запахами трав. Айван служил общей спальней, игровой площадкой, форумом, трибуной сказителя, – ибо с наступлением ночи, едва звёзды, пышные, как хризантемы, расцветали на чернозёме неба, кто-то из ребят непременно начинал рассказывать «стра-ашную историю»:
– Одна старуха жарила и продавала ну о-о-о-очень вкусные котлетки. Жила в старом
