Мальчики - Дина Ильинична Рубина
А ещё была царская люстра, приданое Мануш Аршаковны: каркас абажура из китового уса, как кринолин бального платья, ткань шёлковая-золотистая, поверху сплошь расшита бисером, красно-коричневым, с золотом. Когда вечерами внутри загоралась лампочка, от абажура по комнате рассыпался радужно-дроблёный рассыпчатый свет. Если окна были открыты, вся комната под лёгким ветерком крутилась на оси дивной радужной карусели.
На люстру тётя Маня не всех соседей пускала смотреть: боялась, что сглазят. Висела та над круглым столом, где всегда стоял чайник под куклой со стёршимся лицом. Там же и сахарница стояла, со щипцами для сахара, какого Ицик никогда в прежней жизни не видел: крупные, драгоценные на вид кристаллы медового цвета. Дорогой, ужас! Его дядя Паша раз в месяц привозил от знакомых из Каттакургана. Кристаллы кололи щипцами и раздавали детям по кусочку дважды в день, с утренним и вечерним чаем. Этот сахар и лекарством был: если кого кашель одолеет, надо держать кусочек под языком и медленно рассасывать.
В большой, чисто белённой кухне никто не кухарил. Мануш Аршаковна, тётя Маня, предпочитала стряпать на балхане. Ещё бы: из кухонной двери лишь уголок палисадника виден с кустиками «ночной красавицы», остальной обзор закрывают верзилы-мальвы. А вот с балханы, как с палубы корабля, виден весь двор – кто пожаловал, кто с кем в разговор вступил, кто кому нагло подмигивает, кто на что намекает, а кто даже предъявляет претензии. И керосинная вонь и чад на балхане быстрее развеиваются. И сверху ты совсем иной статус имеешь. Не то чтобы судьи, но человека осведомлённого.
А кулинаркой тётя Маня была уникальной: из горстки муки и наворованных Генкой с Ициком с бахчей да огородов тыквы и кабачков творила чудеса, как Иисус, окормляя своими считанными хлебами… ну, не пять тыщ народу, но уж своих и частенько соседских детей. Дома у них всегда находилось что пожевать. «Главное, чтоб чеснок был под рукой, – говаривала Мануш Аршаковна, – с ним любая хозяйка подливу сварганит, под которую и сапог проглотишь».
– Мой сапог пропал!
Кто его украл? —
немедленно подхватывал дядя Паша.
– Мой жена его
С чесноком сожрал…
Между прочим, с сапогами тоже смешная история случилась. Дядя Паша выменял их на толкучке у косоглазого инвалида-фронтовика. Тот уверял, что привёз сапоги аж из Финляндии, «из замка барона», похватал, что под руку попалось, а позже пригляделся: правый – кирзовый, левый – кожаный. Для того чтоб понять, что сапоги друг другу не родня, особо приглядываться и не требовалось. Но, может, инвалид просто не мог сфокусировать взгляд на обоих одновременно? Тётя Маня подозревала, что историю сочинил сам дядя Паша, которому впарили эту парочку с его же пьяных глаз. Тем более что сапоги ему оказались малы, хотя и выглядели огромными. Ничего, в хозяйстве всё сгодится: тётя Маня сама проходила в них всю войну, в несусветно холодные зимы. Ноги подволакивала, конечно, зато как они погоду держали – правый кирзовый, левый кожаный: ни дождя, ни снега внутрь не попадало! «Эт тебе не картонные подмётки, изделие бухарской фабрики «На соплях», – хвасталась довольная тётя Маня. – Эт баронские сапоги!»
– Ах, барон-барон,
Хуже ты свиней:
Мой жена хромой,
Сам женись на ней! —
вступал дядя Паша, горестно качая головой, шевеля рыжими кустистыми бровями и вздыхая: вот она, тяжёлая доля под «армянским игом».
Завзятый, азартный был рыбак, между прочим! По воскресеньям уезжал один за город, на какие-то арыки, речушки, а если подальше, то на Зарафшан. В его ремонтных мастерских недостатка в транспорте не было. Уж какой-нибудь старый мотоцикл всегда стоит там на приколе, ожидая внимания механика. Ну, и механик, а как иначе, перед ремонтом опробовал транспорт – как он в ходу? Не тарахтит ли, не кашляет? А ну-к, прокатимся немного…
На рыбалку никого с собой не брал, хотя пацаны навязывались и даже клянчили.
Но однажды прихватил обоих, да ещё с ночёвкой! Ожидался той у местного мираба, давнего знакомого дяди Паши: кое-где по кишлакам, даже в годы войны, бывало, резали баранов на большие события: свадьбы, обрезания. Как без этого… Ну, он и решил прихватить доходяг: пусть подзаправятся.
Грузовичок дядя Паша, как обычно, одолжил в мастерской. А мальчиков прихватил ещё и потому, что никакой рыбалки не ожидалось. Кишлак, где там рыбалить! Хотя дядя Паша объяснил, что кишлак-то он кишлак, но место особенное, старинное: вблизи заброшенного серебряного рудника. Там из-под земли выходила когда-то серебряная жи́ла.
– Жи́ла? – удивился Ицик и засмеялся странному телесному слову, не подходящему, на его взгляд, к теме.
– Жи́ла, да, – отозвался дядя Паша. – В старину умельцы распознавали под каменной шкурой земли её серебряную кровь, чуяли места, где пробы брать. Самым обычным ломом пробивали ямки в скале, потом чем-то вроде ручной мельницы дробили породу, промывали её, разбирали… Если выход серебра солидный, то это не просто капли, это и есть жи́ла. Тогда нанимали рабочих. А те как: лица платками обмотали и пошли обычными ломами отбивать скалу. Выдалбливали пещерку, начинали породу выбирать… становилась пещерка всё шире, глубже… вырастали внутри улицы… Получался целый город в скале… А вывозили породу на арбе. Запрягали горного ишачка, и тот тащил себе, трудяга… Где потряхивало, где ишачок спотыкался, кое-что просыпалось, конечно. Получалась серебряная дорога. Под луной сверкала-переливалась, аж дыхание спирало! Рудник тот поначалу очень богатым был, никто эти просыпанные крошки и не считал! Ну, потом постепенно он заглох. Выкачали люди из жилы земли всю её серебряную кровь.
– А сейчас? – спросил Генка.
– А что – сейчас? Всё забыто, забито-заколочено, вход завален кусками породы… Да и кому и что там делать, в этих пещерах! Только бесплодные бабы туда ходят к озерцу неподалёку, за серебряной водой. Пьют её. Говорят, полезно для здоровья, типа святой воды. Некоторые прямо голым задом в неё садятся, чтобы забеременеть.
– И помогает? – серьёзно спросил Ицик.
Дядя Паша подмигнул ему, хрюкнул и сказал:
– Ну, если голым задом сесть – помогает. Главное, смотреть, куда садишься… – Выкрутил руль, свернул на узкую сельскую дорогу, почти тропу, и запел:
