Мальчики - Дина Ильинична Рубина
С каждым днём Абрахам всё больше уставал. Сердце, которое прежде лишь иногда сжимала чья-то жёсткая рука, теперь присутствовало в теле постоянно. Он не перечил Зельде с её мечтаниями о возврате к «совсем прежней жизни», не тревожил её, понимая, что и она в мыслях бродит ночами по узким улочкам Львова в тщетных попытках разыскать дочь. Возможно, они оба заботливо обманывали один другого, прислушиваясь к ночному бессонному, тишайшему дыханию друг друга…
* * *
В январе к нему стал захаживать новый клиент. Раза три приносил починить часы: одни наручные, одни настенные и дамские часики-кулон. Ничего примечательного, – обычный человек, пожилой еврей. Почему при виде него Абрахам каждый раз испытывал необъяснимый страх? Тот даже снился ему однажды в нелепом сне: якобы приносит чинить будильник, и такой паршивейший будильник, что и смотреть стыдно: вот до чего Абрахам дожил – редкий мастер, виртуоз своего дела, как бродячий точильщик ножей и ножниц, должен починять такое барахло. «Вы пришли не по адресу!» – говорит он во сне с возмущением, какого в реальности, разумеется, никогда не позволил бы себе высказать. «Я пришёл куда нужно», – отвечает самым наглейшим образом этот клиент, хотя, опять же, в реальной жизни тот не только воспитанный, а даже приторно вежливый мужчина. Такие глупые сны…
Да, это правда: узнав, откуда приехал этот человек: «У нас во Львове на каждой улице по четыре часовщика!» (ложь и презрение к собеседнику!) – Абрахам, который последние два года рьяно и неустанно разыскивал дочь, рассылая телеграммы и письма в разные города, испытал необъяснимую дрожь, но ни слова не сказал ни о дочери, ни о своих поисках. И каждую встречу старался завершить поскорее самым деликатным образом.
– Тоже странно, – пожала плечами Зельда, – ну, что ты как дикий! Пригласи его к нам, посидим, порасспрашиваем. Может, он знает что-то и окажется для нас полезным.
– Нет! – чуть ли не с отвращением отозвался муж. – Ни за каким чёртом он не будет для нас полезен.
…К весне тот человек, Эфраим из Львова, заходил ещё трижды. Абрахам подозревал, что поправленные им часы этот Эфраим сам продаёт на толкучке. Мэйле, каждый выжимает копейку, где и из чего может. Но почему, почему каждый раз он вздрагивал при звуке этого голоса, поднимая голову с линзой в глазу обречённо, словно тот явился прочитать ему смертный, не дай боже, приговор?!
Сегодня Абрахам вообще не заметил, как тот подошёл, и опять малодушно вздрогнул, будто встретил на пустынной дороге душегуба. А ведь знал же, что тот должен сегодня зайти, они договаривались, и заказ его с утра уже готов.
Абрахама раздражала манера этого человека подбираться к сути разговора как бы из-за угла. То ли перенял у местных манеру долго и витиевато кружиться в приветствиях и заботливых вызнаваниях о здоровье чуть не всех членов семьи, то ли времени у него – завались и он просто любит языком чесать, то ли была в его характере бандитская привычка подойти со спины…
Абрахама обычно хватало минуты на две такого разговора, после чего он оборачивался к шкафчику с готовыми заказами и протягивал – о, учтиво, конечно же учтиво, он не грубиян, и дело превыше всего, – завёрнутые в тряпицу часы. Вернее, и не в тряпицу даже. Умница Зельда нашила из обрезков тканей красивые мешочки с витыми завязками («вот увидишь, как это важно!») – и, знаете что, клиенты таки бывали приятно удивлены изяществом упаковки и потом советовали знакомым «варшавского мастера с европейским стилем».
Вот и сегодня Эфраим начал с никому не нужных обсуждений «наших дел на фронтах». Что значит «наших», я вас умоляю, подумал Абрахам. Молох империй крушит и растирает сотни миллионов ничтожных человеческих жизней, и одна из таких призрачных жизней интересуется у другой – «как наши дела». Он даже фыркнул…
Разумеется, он прочитывал газеты и всегда останавливался под репродуктором на площади, если передавали новости с фронтов. Но делать вид, что ты не песчинка в море?
Эфраим задержал взгляд на мастере, потянувшемся к ящичкам шкафа, запнулся на полуслове, будто вспомнил что-то, что долго вертелось в памяти. И вдруг – хлопнул себя ладонью по лбу:
– Вспомнил! Бог мой, вот сейчас вдруг вспомнил, кого вы мне всё это время напоминали! Меня это просто, знаете, как муха допекало: смотрю на вас и думаю: где видел эти глаза, улыбку… даже манеру говорить! Сейчас вспомнил, и… это так удивительно!
– Что же удивительного? – спросил Абрахам, чтобы не обидеть человека молчанием.
– …Да то, что вы напомнили не какого-то там мужчину, знаете, а… женщину одну, точнее девушку. Она у нас в санатории в Моршине работала медсестрой. Красавица… – Он покачал головой. – Ну, как это может быть, чтобы девушка так напоминала другого мужчину на другом конце света! У меня это просто тут в виске сидело! Кого, думаю, кого же он мне напоминает… Да: Галина. Медсестрой была в нашем санатории, в Моршине. А я – завхозом. Такая была прелестная девица!
– Почему… была? – шёпотом выдавил Абрахам, поднимаясь из-за стола, ибо сердце его в одно мгновение раздулось и разлилось во весь его рост, выжигая болью плечи, живот, ноги и даже ступни, пытаясь вырваться за пределы тела.
– Да потому, что… о-хо-хонюшки! – клиент вздохнул и пону́рился, даже присел на табурет, словно ноги его не держали. – Потому что нет её, голубушки, уже давно. Мне золовка написала, она тоже работала там, в Моршине, сестрой-хозяйкой. Убили нашу Галину в первые же дни, у тюрьмы «Бригидки». Слыхали, может, о львовском погроме? Ужас скольких евреев поубивали, несколько тысяч… Выволакивали из квартир, тащили по улицам в нижнем белье, издевались, забивали палками. От души потешились – и оуновцы, и украинская милиция, и просто всякая шалавная мразь. Даже пацаны бегали с железными прутьями, выискивали по подворотням и подвалам недобитых евреев и добивали. И вот эта девушка, значит… Не знаю, почему не ушла с русскими, у неё там был покровитель из высоких чинов. Может, сама не захотела, может, они её связной оставили, или как это у них называется, может, семью она ринулась искать… – кто уж сейчас узнает! Выдавала себя за польку, а кто-то донёс – из соседей, знавших семью, – что еврейка она, и имя другое, и документы, значит, фальшивые. Схватили, уволокли, наверняка запытали… Это уж я так думаю, подробности могу лишь вообразить. Растерзали девочку, одним словом… Дуся, золовка моя, написала: два дня голый труп валялся под стенами монастыря. Страшная картина, не приведи боже! Потом монашки отважились, ночью прибрали её. Похоронили
