Клара Фехер - Море
И вот она в плену.
Кто знает, когда откроют этот склад. Может быть, все вывезли на запад и до конца войны сюда никто не придет. Телефон не работает, выхода нет, разве только выброситься с верхнего этажа на улицу?..
Будет сиять солнце или бушевать гроза — ей все равно. Придет день или наступит ночь — ничто от этого не изменится. Теперь ей придется остаться здесь. Заболеет она, будет ранена осколком или, может быть, зажигательная бомба упадет на здание — все равно спасения нет, положение безвыходное.
Как долго можно прожить без пищи? Две недели? Три? А потом? Разве постучать в дверь, чтобы услышал дворник и выпустил ее? Но куда же ей потом идти? Или переждать день? А вдруг крестная придет? Или завтра заработает телефон? Все равно до завтрашнего утра она не в силах что-либо сделать. Уже за полночь, надо лечь и попытаться уснуть.
Агнеш насобирала в темноте обрезков тканей и мехов, бросила все это в угол и легла. Лежа на спине, она смотрела широко открытыми глазами в окно. Ракеты и снопы света вонзались в грозовое небо. Господи, только вчера вечером они играли в машину времени. Гадали, что будет через десять лет! Что будет завтра? Боже, что будет завтра?
Она сложила руки, но ни молиться, ни спать не могла.
Пробуждение
На потолке зияет трещина. Один конец ее как бы разветвляется и напоминает четыре пальца скелета.
Эта картина невольно привлекла внимание Агнеш; при виде этой костлявой руки она лишилась сна.
Утром внутри склада царит сумрак. Матовые стекла на окнах, заклеенные на случай бомбежек полосами коричневой бумаги, почти не пропускают света.
Теперь склад уже не кажется таким огромным. Но голые полки, пустые шкафы по-прежнему нагоняют жуть. Телефон продолжает безмолвствовать. Она пробует включить свет: лампочки не горят. А время идет, вот уже пятый день никто не приходит. И она больше не сомневается, что склад эвакуировали и, может быть, до самого конца войны не будут им пользоваться.
Первые два дня Агнеш в отчаянии не знала, что ей делать. Броситься на дверь, застучать кулаками и позвать на помощь или сидеть тихо? Ведь более укромного места ей все равно на найти. Примерно в десять часов утра и одиннадцать часов вечера, как правило, начинали выть сирены. В такую пору в ней пробуждался инстинкт самосохранения, она обливалась холодным потом, от страха начинали стучать зубы, а в животе появлялась какая-то боль. Затем сирены оповещали отбой, и Агнеш, блуждая по складу, продолжала свои поиски среди пустых коробок, валявшихся на полу газет, обрезков меха, досок. На одном из прилавков она обнаружила буханку хлеба и кусочек сала. Кто-то начал было есть, да так все и оставил. С жадностью набросилась девушка на это сокровище, сразу все съела. Еще в первый день ей удалось найти в переднем помещении жестяной бидон с протухшей на дне водой и неприкосновенный запас еды, заготовленный на случай, если в дом попадет бомба. В небольшом ящике из-под сахара оказались бинт и четырехдневный рацион военного времени. Она засмеялась. По обнаруженному свертку было видно, что его приготовила крестная; тут было испорченное варенье, несколько банок томатов, две банки мясных консервов, кулек сухой таргони[24] и сушеный чернослив. Это же пища! И не мало! Можно будет прожить несколько недель! Агнеш решила отказаться от всяких попыток к бегству. Ведь она хотела спрятаться, укрыться от бури. А разве ей найти убежище лучше этого?
В детстве она больше всего любила книгу о Робинзоне. Многие страницы заучивала наизусть, зачитывала их до дыр. Миллион раз создавала в своем воображении, мысленно рисовала картину гибели корабля. Вот утихает буря, и выброшенный волнами на берег Робинзон приходит в себя. Он осматривается вокруг на неизвестной земле, взбирается на скалистую гору и смотрит вниз. Во все стороны простирается море, безграничное сердитое море, — значит, он очутился на острове. И Робинзон восклицает: «Я сам этого хотел!»
Эти воспоминания далекого детства согревали сердце Агнеш. Вот и она оказалась на заброшенном острове, вокруг бушует ураган, но у нее хватит сил дождаться конца.
— Я сама этого хотела! — произносит она вслух и окончательно решает остаться здесь и позаботиться об удобствах. Правда, долго ей не придется ждать, каких-то несколько дней, в худшем случае одну-две недели.
Первые дни прошли в методическом обследовании помещений. Эта работа отвлекала и увлекала девушку. Агнеш снова и снова обшаривала все закутки склада, старалась запомнить, куда ведет та или иная дверь. В письменном столе Агнеш нашла бумагу, карандаш и составила план своего жилища. В большую четырехугольную переднюю выходило пять дверей. Самые большие, зарешеченные двери вели в коридор. Сквозь матовое стекло в филенках, забранное очень густой решеткой, нельзя было разглядеть, что делалось во дворе. На стекле виднелась надпись, сделанная большими буквами: «Вдова Гашпара Кинчеша, урожденная Юлианна Шомоди, кожевенные, текстильные изделия, седла, военное обмундирование». Дверь напротив вела в контору, а соседняя дверь — в туалетную. С правой стороны было еще две двери: одна — в меховое отделение, другая — в красильное. Из конторы, не заходя в переднюю, можно было попасть в другие помещения. Меховой склад состоял примерно из пяти разных по величине комнат. Здесь, разумеется, хранили не только тюки мехов, но и сукна, и ткани, и готовое платье, и кожаные пальто. И, несмотря на то, что сейчас склад пустовал, все же чувствовался запах нафталина и дубленой кожи. В помещениях тянулись ряды пустых полок, прилавки, стояли высокие стеллажи, между которыми были протянуты шесты, увешанные деревянными плечиками.
Три дня она занималась «освоением» склада, составлением плана и распорядка дня. Записала по пунктам все то, что предстояло сделать в ближайшее время: сплести канат из коротеньких кусочков шпагата, чтобы в случае пожара или прямого попадания бомбы можно было спуститься на улицу. Устроить постель из кусочков меха и сукна. И, безопасности ради, приготовить себе тайник и тщательно замаскировать его мешками.
Пока Агнеш составляла план работы и трудилась над его выполнением — плела канат и сшивала кусочки сукна, перебирала сливы, — заточение ее перестало быть таким тягостным. Увлеченная работой, она поняла, что ее судьба зависит от нее самой, от ее выдержки и силы воли.
Но на третий день все дела были закончены. И тогда она впервые подумала, чем же ей заниматься здесь дальше, если понадобится скрываться еще три, пять, десять дней, а может, и больше? Кроме «Подмененных голов», все прочитано, кругом ни живой души, не с кем словом обмолвиться. Всю жизнь она испытывала отвращение к рукоделию, но если бы сейчас оказался под руками клубочек ниток! Она бы связала скатерть или шапку и каждый раз, закончив вязку, снова бы расплетала ее, чтобы, подобно Пенелопе, никогда не оставаться без дела.
Дни уже начинали путаться в памяти. Когда же она пришла сюда? Во вторник или среду? Сколько же раз спала с тех пор? Неужто сильная бомбежка была позавчера? Следовало бы завести дневник и все записывать в нем. Зачем? А затем, чтоб вести счет времени. Жить вне времени, вне пространства — это все равно что сойти с ума. Но что же ей здесь делать? Стоит мысленно взглянуть на прожитые годы, чтобы убедиться, что она всегда была очень деятельна. В детстве она собирала вокруг себя соседских детей, организовывала игры, учила гонять колесо. Мать не терпела безделья, и Агнеш привыкла постоянно над чем-нибудь трудиться. Однажды, когда ей исполнилось тринадцать лет, дядя пригласил ее приехать к нему на каникулы. Она могла бы целыми днями валяться в саду. Однако Агнеш то и дело бегала к тете на кухню и спрашивала, чем ей заняться. «Ничем. Отдыхай в свое удовольствие», — отвечала та. «Но какой же это отдых?» — с отчаянием в голосе возражала ей Агнеш.
До сих пор дни казались ей короткими; возвращаясь с работы домой, она не знала, за что взяться в первую очередь. Заняться ли итальянским языком, почитать немного или заштопать чулки? А вот теперь ее прежнее усердие выглядело каким-то ненужным, несерьезным. Разве ради того она бегала в школу, училась, старалась, чтобы скрываться здесь, в складе, чтобы минуты и часы ее жизни проходили даром?
Она присела на корточки возле окна. Сквозь матовое стекло чуть виднелась улица. Там, внизу, двигались маленькие человечки. Жизнь по-прежнему шла вперед. Неужто ничто не изменится и после ее смерти? Точно так же будут открывать по утрам магазины, дети будут учить в школе грамматику и таблицу умножения?.. Никто ее не хватится, никто о ней не вспомнит? Зачем ей нужны были все эти знания? Сколько мучений пришлось перетерпеть, пока она научилась извлекать корни, как ее бросало в пот, когда Кепеш вызывал к доске и она не могла решить примера… Зачем нужна жизнь? И каков смысл в том, что она родилась на свет? Какая разница: умереть от дифтерии в четырехлетием возрасте или погибнуть сейчас, в двадцать два года? После смерти ей будет совершенно безразлично…
