Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

порок командного состава заключался в пренебрежении к научной постановке военного дела. Причем на верхних ступенях служебной лестницы это полупрезрительное отношение к «теории» лишь сгущалось. Военный министр Сухомлинов, в молодости написавший ряд работ по тактике и военной истории, открыто похвалялся тем, что «за двадцать пять лет не прочел ни одной военной книжки»; он не мог слышать слов «современная война», пребывая в убеждении, что «какая была война, такой она и осталась». Получив в училище отличную подготовку, русский офицер затем обыкновенно «засыпал», уверенный в том, что усвоил всю сумму военной премудрости. Этими знаниями он и довольствовался всю последующую карьеру вплоть до своей отставки. Повышения по службе не были связаны с улучшением военного образования, поэтому интерес к военной науке был поверхностным, а чаще и вовсе отсутствовал. По свидетельству протопресвитера Георгия Шавельского, «в массе офицерства царил взгляд, что суть военного дела в храбрости, удальстве, готовности доблестно умереть, а всё остальное – не столь важно». Академия Генерального штаба давала хорошие знания в области ведения современной войны, но обучение в ней не было обязательным для высшего командного состава. Поэтому даже среди генералитета иногда встречались полные невежды в военном деле. Доходило до того, что командующий армией с трудом читал карты (во время русско-японской войны генерал А.Н. Куропаткин обвинял в этом генерала О.-Ф. К. Гриппенберга), или недоумевал, что это такое – движение поездов по графикам, а увидев гаубицу, с удивлением спрашивал: что это за орудие? (Эти истории рассказывали о командующем Приамурским военным округом генерале Н. П. Линевиче.). К началу войны выпускниками академии были почти все командующие армиями и фронтами, 29 из 36 командиров корпусов и 46 из 70 начальников дивизий.

Вследствие этого среди генералитета было много приверженцев «некрасовской» военной системы. Генерал Константин Герасимович Некрасов говаривал тем, кто опасался превосходной организации германской армии: «Вы, господа, не понимаете немца, у него все держится на правиле, порядке, системе, шаблоне. Но тут-то и есть слабая его сторона. Начни противник действовать вопреки правилу, системе, – немец растерялся – и пропало дело. Так мы и будем воевать и разобьем, господа, немца».

Система управления войсками тоже была не на высоте, хотя во всех корпусах имелись «искровые роты», обеспечивавшие телефонную и телеграфную связь. Дисциплина в русской армии откровенно хромала. Не только солдаты, но и офицеры не были приучены к абсолютной точности исполнения приказов и распоряжений. В 1916 году генерал М. В. Алексеев жаловался: «Ну, как тут воевать? Когда Гинденбург отдает приказание, он знает, что его приказание будет точно исполнено, не только командиром, но и каждым унтером. Я же никогда не уверен, что даже командующие армиями исполнят мои приказания».

Организационная слабость русской армии не укрылась от зоркого взгляда противника. В секретной докладной записке германского Генерального штаба, составленной накануне войны, говорилось: «От русских командиров… нельзя ожидать быстрого использования благоприятного оперативного положения, как и быстрого и точного выполнения войсками приказанного маневра. Для этого слишком велики препятствия, возникающие всюду при отдаче, передаче и выполнении приказа. Более или менее крупное русское войсковое соединение не в состоянии перейти быстро от обороны к наступлению или продолжать в другом направлении уже начатое движение. Поэтому при столкновении с русскими германское командование сможет осмелиться на маневры, которые оно не позволило бы себе против другого равного противника».

В целом, по словам военного историка A. M. Зайончковского, «русская армия выступила на войну с хорошими полками, с посредственными дивизиями и корпусами и с плохими армиями и фронтами, понимая эту оценку в широком смысле подготовки, но не личных качеств». Нужно заметить, однако, что образование таких крупных военных единиц как фронты, несомненно, улучшало организацию взаимодействия армий. Это была прогрессивная русская военная технология, пока еще не знакомая армиям других стран.

Согласно военной конвенции между Россией и Францией генеральные штабы обеих держав должны были координировать свои планы и действия. Условия русской мобилизации, география театра военных действий и общая военно-политическая ситуация предрасполагали к тому, что основные силы русской армии будут развернуты против Австро-Венгрии. Но французское командование настойчиво добивалось от русского Генерального штаба наращивания группировки на германском участке и планирования более активных действий на этом направлении для того, чтобы как можно раньше заставить Германию вести войну на два фронта. Французы указывали, что после поражения Германии Австро-Венгрия немедленно сложит оружие.

Уступая требованиям союзника, русское командование в 1913 году внесло значительные коррективы в свой мобилизационный план. Теперь перед русской армией ставилось две цели: одновременное поражение австро-венгерских войск в Галиции и германских – в Восточной Пруссии, с последующим наступлением на Вену и Берлин. Распределение сил выглядело так: 52% всех войск сосредоточивалось против австро-венгров (Юго-Западный фронт), 33% – против немцев (Северо-Западный фронт); оставшиеся 15% должны были прикрывать Балтийское побережье и румынскую границу.

Таким образом, в расчеты русского Генерального штаба закрались две крупные стратегические ошибки. Во-первых, вместо того, чтобы сосредоточить усилия на скорейшем разгроме одного из противников – Австро-Венгрии, что поставило бы Германию в гораздо более тяжелое положение, чем потеря Восточной Пруссии, русское командование пустилось в погоню за двумя зайцами. В результате силы русской армии оказались расщеплены между двумя направлениями (правда, на одном из них – германском – поначалу наблюдался подавляющий численный перевес, которым, однако, русское командование не сумело как следует распорядиться). И, во-вторых, срок выступления против Германии подгонялся к 15-му дню мобилизации, когда должно было начаться французское наступление. Но если французская армия к этому времени была уже полностью отмобилизована, то Россия могла развернуть всего лишь треть своих вооруженных сил, при том что тыловые учреждения были неспособны обеспечить длительное наступление даже этой ударной группировки.

Немногочисленная английская армия перед войной представляла собой скорее полицейскую, чем военную силу. Она комплектовалась на основе найма добровольцев, которые после окончания службы (обыкновенно, семилетней) зачислялись в резерв. Боевой опыт солдат и офицеров формировался в колониальных войнах. Английские войска отличались высокими боевыми качествами, имели на вооружении современную технику, но не были подготовлены к масштабному столкновению с германской армией. Впрочем, английское правительство и не планировало крупных войсковых операций на европейском континенте. Премьер-министр Ллойд Джордж вспоминал: «Мы представляли себе наше участие в войне в согласии с традиционной ролью Англии в континентальных войнах. Наш флот должен был контролировать моря в интересах союзников. Наше богатство должно было помочь финансировать их заказы за границей. Наша же армия должна была играть в войне второстепенную роль». Первоначально предполагалось направить на помощь Франции небольшую экспедиционную армию в составе пяти-шести дивизий (100—130 тысяч человек).

Тем не менее, значение английского участия в континентальной войне нельзя преуменьшать. Первая