Дикая карта - Ольга Еремина
Крестьян Груздь распустил, заплатив серебром, как уговорено.
Строгановы ещё припасу прислали. Только вот одно тревожит: не додумали мы! Ежели ход прямой, то те, кто пойдёт вервь запалить, убежать успеют. А мы ходы коленом повели, так из крепости их обнаружить труднее, но ведь и убежать не удастся!
Закручинился Давыд Васильевич: ведь и правда, не додумали! Как же быть-то? А долго возиться с Ипатьевским уже нельзя: надо спешить под Калязин.
На чужой роток не накинешь платок – об этой беде в войске толковали уже все: и казаки, и стрельцы, и ополченцы. Когда Жеребцов проходил мимо, замолкали вопросительно.
Пора, пора было взрывать стену. Но Давыд Васильевич медлил: немало смертей видел он на своём веку, но всегда, отдавая приказ, надеялся он, что человек останется жив. А теперь приказ означал верную гибель.
На третий день после обедни в избу на монастырском посаде, где стоял воевода, явились два костромских служилых человека – Костюша Мезенцев и Николай Костыгин: тёмные волосы, рано поседевшие бороды, горящие глаза, чистые рубахи. Перекрестились истово в сумраке избы на Спасов лик. В пояс поклонились воеводе. За ними следом вступил священник церкви Собора Пресвятой Богородицы с храмовой иконой в руках.
Николай Костыгин коротко сказал:
– Мы подожжём вервь огненную.
– Исповедались и причастились еси, готовы мученические венцы приять! – торжественно молвил священник.
– Что ти принесём, Матерь Божия? Ты, Мати, сына своего принесла в жертву! Неужто мы той жертвы недостойны будем? – тихо произнёс Костюша.
Жеребцов перекрестился:
– Господи, прости грехи наши!
Обнял служилых, крепко сжал.
– Быть посему! Ночью приступ! – Приказал: – Позвать сотских старшин!
И ахнул взрыв, распалась, рассыпалась северная стена, покосились надвратные церкви, трещины пошли по стенам величественного Троицкого собора. Рванулись в светлеющее небо души православных – Костюши Мезенцева и Николая Костыгина – рванулись и растаяли.
Двинулись на приступ стрельцы да казаки, служилые люди да крестьяне. Не устояли изменники, сдались Жеребцову.
Как закончился бой, настало время оглядеться. Прибывшие издалека бродили по обители, роняя шапки, дивясь величию Троицкого собора и богатому убранству его – годуновскому данью. Три каменных храма, каменная звонница и кельи, даже гробовые палаты каменны – не многие прежде видали такое богатство. Особенно удивляли золотые ворота – травление по меди. Иные щупали, нимбы святых пальцами тёрли – не стиралось золото. Вот мастера искусные!
Ипатьевский монастырь – годуновское гнездо. Дмитрий Иванович Годунов, постельничий Ивана Васильевича, дядя царя Бориса – ныне как инок Дионисий покоится в любимой своей обители.
Давыд Васильевич Жеребцов знавал когда-то боярина Годунова – но тогда и близко к нему подойди было нельзя, а ныне вот стоит он подле его могилы – и дума одна: все прахом будем. Скоро ли упокоиться придётся? И где? Найдёт ли вдова могилу? Долго молился в тишине. Под безмолвными сводами усыпальницы разгладились морщины воеводы, и на загорелом лице, над переносицей, заметны стали две белые вертикальные полоски на лбу – как брови в напряжении сводил, так и загорело.
Мангазейский воевода не засиделся в монастыре. Через день, приняв костромичей в своё ополчение, двинулся он на Калязин.
Путь на Калязин
Пунтус Делагарди попытался было приступом взять Тверской кремль, где засели паны, но вскоре стало ясно, что нет смысла терять людей, штурмуя крепкие стены. Главная задача – соединиться с Жеребцовым. Летучие отряды, посланные на правый берег Волги, сообщили, что из Тушина и из-под Троицкого монастыря навстречу Скопину посланы сильные отряды.
Оставаясь на левом берегу, конница с опаской двинулась вдоль Волги; для пехоты изыскали суда – Скопин платил чистой монетой.
На первой же ночёвке к Пунтусу явился командир финского отряда и заявил, что его люди устали. Что русская земля слишком велика. Что они хотят получить жалованье вперёд.
Делагарди знал, что серебро у Скопина есть, и они уговорились, что войско получит сполна, когда прибудет в Калязин.
Но финны требовали сейчас.
Якоб Понтуссон был дипломатом, он сумел уговорить командира финнов продолжать путь.
Волга быстро несла лодьи и дощаники, и это испугало не только финнов, но и французский, и немецкий отряды. Уже на второй день два последних неожиданно причалили к берегу и пальнули из мушкета в воздух, обращая на себя внимание. Оба отряда высадились на берег. Иные, заинтересованные происходящим, тоже приставали. Движение каравана остановилось. Пехота волновалась, не понимая, что происходит.
Представители французских мушкетёров и немецких алебардистов отправились на холм, где ждал объяснения Делагарди. Он уже послал гонца к князю Скопину-Шуйскому, ушедшему вперёд, с известием и просьбой выдать деньги сейчас.
Так и есть. Они требуют деньги вперёд.
– Вечером! – отрезал Пунтус.
– Мы дальше не пойдём. Деньги нам нужны сейчас.
Делагарди обещал. И Скопин не обманул – он прислал две тысячи ефимков и коней офицерам.
Но едва наёмники получили серебро, как развернулись и двинулись назад. К французам и немцам присоединились финны, затем части голландцев и шотландцев, и даже шведы, верные шведы начали говорить о том, чтобы вернуться назад. Офицеров пугало, что минула уже половина лета, что скоро начнётся осень, а они углубляются всё более в дебри этой необъятной страны, и всё дальше остаётся их родная Швеция, и неизвестно, когда они смогут вернуться – и вернутся ли.
Если бы Якоб был на корабле, он бы тотчас же пристрелил зачинщиков. Но тут зачинщиками казались все, все шумели одинаково громко, возбуждённые неизвестностью.
Генерал не знал, что предпринять: идти за Скопиным, будучи генералом без войска, или возглавить путь назад, признав потерю влияния на своих солдат. Отправив Скопину горькое письмо, он вместе со своим поредевшим корпусом начал отходить к Торжку.
Жители при приближении наёмников угоняли скот в леса, уводили на болота и заимки жён и дочерей, даже за деньги не уступали ничего – ни еды для солдат, ни сена для коней. Оказалось, что дезертиры, проходившие здесь недавно, стремились вознаградить себя за труды – угоняли скотину, насиловали женщин, забирали всё, что могли унести.
Стремясь сохранить дисциплину в корпусе, Делагарди дошёл до города Валдая – там убедил корпус остановиться. Если это можно было назвать корпусом, ибо в нём не насчитать было и тысячи двухсот человек. Из пятнадцати тысяч начавших поход! Это был позор.
Только полковник Кристер Зомме, превыше всего ставивший честь и слово офицера, остался с Михаилом Васильевичем. Отряд, которым он командовал, не поддался
