Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Наконец королевская охота не была в таком состоянии, чтобы напоминать прошлые прекрасные времена.
Весь охотничий штат его королевское величества состоял из двухсот-трёхсот человек, вместе с управляющими, стоящими во главе. Саксонская охота под началом верховного егерьмейстера двора, графа Волферсдорфа, насчитывала трёх ландгерей, четырёх камер-ловчих, столько же юнкеров, шесть пажей и ещё сто урядников поменьше.
Кроме того, была охота польско-литовская, также под командованием Волферсдорфа, но с отдельным nadformej-strem и множеством охотников разных степеней.
Так называемая охота Parforce подчинялась главенству и распоряжениям графа Брюля, с начальником – бароном Феулнер, и господами von Triitzsetter и von Wehleu и т. д.
Хватало и сокольничих.
Тех имел на себе граф Хрезан… одного капитана сокольничества, камер-юнкера, четырёх соколмейстеров, восемь сокольничих и шесть слуг.
Война, переезд в Варшаву состояние придворной охоты сильно повредили, а Брюлю было важно, чтобы король ни в чём не чувствовал ущемления, бедности.
Именно в этом любимом занятии потеря могла почувствоваться ощутимей всего. Поэтому приготавливали людей, коней, собак так, чтобы Август нашёл ту же роскошь, к какой привык.
Брюль дольше уже не мог удерживать там короля, хотя был уверен в своей власти и привязанности Августа к себе. Из Дрездена ему доносили, что раздражённая семья короля готовилась выступить навстречу отцу. Нужно было своим неотступным бдением предотвратить катастрофу.
Струна была слишком натянута и в конце концов могла лопнуть.
Трибунал открылся и надеялись, что будет успешно функционировать.
Чарторыйские вернулись домой, страх гражданской войны исчезал. Хотя следующий, Петрковский трибунал должен был доставить им возможность для нового выступления в короне, против Потоцких, которых вёл воевода Киевский, имеющий за собой Брюля. Последние дни пребывания в Варшаве, хотя ни на минуту не смешался порядок королевских развлечений, не нахмурили лица Августу. Он ходил под впечатлением того, что тут терял, беспокоясь о том, что найдёт там, куда возвращался.
Почти перед самым отъездом прибежали посланцы, принесли Брюлю достаточно для него невкусную новость о том, что польный гетман Сапега уже почти поссорился с Радзивиллом.
Княгиня, если не хотела порвать с ним, по крайней мере была за то, чтобы её муж не висел при Радзивилле, как она говорила, но шёл и стал там, где нравилось, то есть, где бы она его поставила.
Из прежних приятелей и слуг Сапеги, ближе других с ним связанный дружбой, рождённой в молодости, и более поздними чувствами, был адъютант польной булавы Путкамер. Мы не говорили о нём, потому что он редко, либо совсем не показывался в покоях самой княгини. Она не могла простить ему того, что он отговаривал Сапегу жениться на ней, и считала его врагом.
Путкамер её действительно не любил и избегал.
Она напрасно пробовала приманить его на свою сторону, и, убедившись, что этого не сделает, пыталась поссорить его с мужем, или по крайней мере остудить к нему сердце гетмана.
Путкамер держал себя гордо и высоко, много помогал Сапеге в военной деле, потому что понимал его, и солдат из него был отличный. Впрочем, в обществе он был неприятный, неприступный, пренебрегающий людьми, у него было больше врагов, чем друзей.
Во время этого основания Трибунальских судов Путкамер ради Сапеги постоянно был с ним, поэтому должен был часто навещать Радзивилла, хоть его это не развлекало, потому что пьянку не выносил.
Упаси Боже было его зацепить, потому что как руку имел для сабли, так и язык имел страшный.
Говорят о диких животных, что у некоторых из них язык бывает столь острым, что когда полижут из любви своего надзирателя, то язык их сдирает кожу. Не одного так Путкамер полизал.
Однажды в кардиналии после обеда ударился с ним в диспут Марцин Юдицкий, Речицкий земский судиц, молодой человек, который верил в себя. Путкамер его довольно политично сделал смешным и тот ушёл.
Хотел потом мстить за слово, которое все повторяли, но по трезвому рассудил, что было незачем, а покушение на уважаемого человека могло выставить его на ещё большее посмешище. Вещь тогда казалась законченной.
Княгиня-гетманова, поссорив друг с другом братьев, затронув самолюбие гетмана, и опасаясь, как бы, пребывая в Вильне более длительное время, он не дал себя захватить воеводе, вдруг начала рваться к отъезду.
Гетман доверил это Путкамеру, потому что, может, приятно ему было, оставшись там одному, без жены, отдохнуть и развлечься.
Адъютант, хоть это не советовал, однако же, сообразив, что для домашнего мира лучше было послушать гетманову, сперва склонял к отъезду, потом вмешиваться не хотел, а когда дело было решено, сам сопровождал гетмана. Таким образом, он был нейтрален.
Княгиня, поставив на своём, была очень обрадована, а чтобы муж не сменил настроения, ускорила отъезд.
Толочко, как только узнал, что нужно ехать, весьма этому обрадовался, но, не забывая о своей любви, начал работать над тем, чтобы гетманова взяла с собой панну Аньелу.
Дав однажды слово, потом наслаждаясь обществом, княгиня Сапежина ему это заново обещала.
Однако, сказать по правде, стражниковна, хотя красивая, вежливая и исполненная к ней уважения, не пришлась ей уже по вкусу.
Гетманова хотела ещё раз образумить Толочко.
– Мой ротмистр, – сказала она, – я дала тебе слово, не отступаю, постараюсь о том, чтобы Коишевская, в которую ты так влюбился, была твоей; но скажи мне искренно, спросив себя, так ли она нужна тебе для счастья? Я даю слово, желаю тебе добра, и признаюсь открыто, девушка мне не очень нравится. Мы дадим ей играть какую-нибудь роль, для которой она не создана. Большие капризы, сентиментальная, а ты для любовника слишком старый, с претензиями. Подумай, для тебя ли она? А для неё ли ты?
Услышав это, ротмистр издал ужасный вопль, ломая руки, склоняясь к ногам, начал умолять гетманову, доказывать, что для него нет на свете никого, кроме панны Марии.
Гетманова над ним посмеялась и сказала:
– Значит, это дело окончено, она поедет со мной и будет твоей. Дай только Боже, чтобы ты позже об этом не пожалел.
Толочко немедленно побежал к стражниковой, умоляя, чтобы для приобретения протекции, необходимой в процессе, не отговаривала дочку от общества гетмановой.
Он попал в недобрый час, потому что Коишевская этой опекой над ней почувствовала себя обиженной. А так как хотела оставить дочку Буйвиду, она свысока выпалила:
– Если Аньелка нужна пани гетмановой, не откажу, чтобы временно осталась на её дворе, хотя мне это неприятно, ибо у нас есть
