Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Все эти дни после открытия Трибунала были очень неспокойные, варилось как в горшке. Хотя не было ни больших нападений, ни уличных боёв, в предместьях, заколуках, в шинках постоянно стрелялись и рубились. Людей невозможно было удержать – выкрадывались по ночам.
Чарторыйским это уже осточертело, равно как и Флемингу, и, попрощавшись с Массальскими, они двинулись прочь из Вильна.
Они выбрали для этого раннее утро, надеясь, что пьяницы воеводы проспят его и дадут им уйти спокойно.
В действительности никто им дорогу закрывать не думал, но прошли как сквозь розги, прежде чем выбрались из Вильна, потому что повсюду их провожала толпа смехом и шутками. Радзивилл остался почти один со своей партией.
Спустя несколько дней, следуя совету своих приятелей, хоть знал, что епископ его к себе не допустит, хотел исполнить обычай и воздать надлежащее уважение не Массальскому, а пастырю прихода, к которому он принадлежал. Поэтому с большим почтением, оружённый многочисленным двором, он направился во дворец епископа, который был заперт, и ему объявили, что ксендз-епископ не принимает ни сегодня, ни завтра, а вскоре даже оставит Вильно для объезда епархии.
Люди рассматривали панский двор воеводы, который в таких случаях выступал с роскошью монарха.
Потом ещё несколько дней довольно оживлённая княгиня суетилась в Антоколе, потому что прибывал стольник и она надеялась его увидеть. Но надежда её в этом подвела, потому что, не имея тут дел, Понятовский вместе с дядьями покинул окрестности.
Пани воеводицева Мстиславская выехала сразу за ним, много особ покинуло Вильно и гетмановой там уже было делать нечего. Гетман под разными предлогами откладывал свой отъезд, потому что ехать в Высокое ему не хотелось. С Радзивиллом они нескольких дней совсем не виделись.
Затем, когда княгиня Сапежина меньше всего на это надеялась, потому что князь-воевода мало кому наносил визиты, во время отсутствия дома гетмана, с уважением приехал князь-воевода.
Не принять его было нельзя, потому что кареты гостей, а было их в тот день достаточно, свидетельствовали, что она не выезжала из дома. Она в нетерпении заламывала руки, но привыкла faire bone mine a mauvais jeu.
Князь, который не терпел её, хоть внешне был вежлив, в действительности не мог переступить порога, чтобы не подумать, чем может ей досадить.
Гетманову окружало около десяти девушек, господ было почти столько же, а среди них и Толочко.
Увидев карету и парадный цуг воеводы, он подошёл к гетмановой, потихоньку ей объявляя, что развлекать князя и заменять хозяина не будет, потому что с воеводой на ножах.
– А если бы я ротмистра хорошенько попросила? – спросила Сапежина.
– Я бы ещё лучше отказал, – сказал Толочко, который поспешно поклонился и вошёл за женщинами.
Поэтому на молодого Любомирского у бока гетмановой выпало представлять честь дома.
Радзивилл был после завтрака, и хотя свежий воздух отогнал немного хмеля, его было достаточно, чтобы держаться грубо, и говорить, что слюна ко рту принесёт.
Князь пошёл так фамильярно, не спеша, приветствовать гетманову, точно она не очень его волновала.
– Челом, пане Макдалена, – воскликнул, наконец, он, подойдя и улыбаясь, – а что же вы, благодетельница, мужа без опеки отпустили? Он готов что-нибудь натворить… а он к няньке привык… ему самостоятельно нехорошо ходить!
Сильно зарумянившаяся гетманова мгновение искала что бы ответить.
– А, – ответила она, – почему князь заботится о гетмане? Мы тут постоянно о вашем дорогом здоровье беспокоились… Потому что на войне лишь бы кто из-за угла может выстрелить.
– А где пани гетманова увидела войну? – спросил Радзивилл, садясь без разрешения, хоть хозяйка стояла.
– Где? Везде её было полно, даже в костёлах! – ответила Сапежина.
– Мы не знали о ней, – забормотал князь. – Толпа и слуги немного волос себе поотрывали… но отрастут.
– Офицеру Флеминга, по-видимому, жизнь не вернуть, – злобно воскликнула княгиня, которая знала, что князь не любил о том слушать.
Радзивилл пожал плечами.
– Если это правда, что там какой-то батрак одного немца умертвил, тогда жаль, что самому Флемингу лучше не досталось.
Он посмотрел на дам, стоявших поблизости.
– Что же, княгиня, ты тоже тут Трибунал открываешь?
– А как же! – воскликнула Сапежина. – Мы собираемся судить всех плохих мужей.
– Пожалуй, ни один не останется, кроме слепых, – сказал князь. – А чем же их карать будете? Где будет fundum и башня?
Сапежине, у которой в душе был гнев, уже надоели шутки князя.
– И мы имеем свои тайны, о которых никому не рассказываем, – отпарировала она живо.
Воевода покачал головой, с радостью ей бы чем-нибудь досадил, а у него не было ничего более болезненного, чем воспоминание о молодом Брюле, которым всегда её преследовал.
– У вас были свежие новости из Варшавы? – спросил он.
– Я полагаю, что у вас, князь, новости оттуда лучше и определённей, – проговорила гетманова, предчувствуя, куда тот клонит.
– У меня? Откуда же? Сударыня, вы приобрели себе расположение генерала артиллерии, а через него и до первого министра, и до короля простейшая дорога.
Он поглядел на неё, но нашёл её холодной и отнюдь не смущённой.
– Мне пишут из Варшавы, что князем недовольны… – бросила Сапежина. – Надеялись, что пан воевода сломит князя-канцлера, а тут оказалось, что он взял вверх!
– Гм? – спросил воевода. – Взял верх?
– Да. Ведь они вашу княжескую светлость в костёле отлучили от церкви, – воскликнула гетманова, – а вы их даже не осмелились в кардиналии…
В конце концов воевода догадался, что с гетмановой на словах не выйдет победителем, сильно засопел, оглянулся и сказал:
– Если бы вы хоть стакан воды мне принесли… Мне хочется пить.
Гетманова кивнула камердинеру.
– Воды для князя! – воскликнула она.
– Всё-таки с вином, или одного вина, – ответил воевода. – Ежели ещё что-нибудь осталось после открытия, потому что у меня – паш…
– Слава Богу, – прервала Сапежина, – потому что мой муж хоть раз вернётся без головной боли от вас.
– Хе! Хе! – рассмеялся воевода. – А вам кажется, что у него от моего вина голова болит? Ещё бы… носит он в ней великую тяжесть; не удивительно, что нездоров.
Это двусмысленное выражение вызвало румянец на лице гетмановой. Меж тем подали на подносе вино и воду.
Камердинер взял бутылку с водой.
– Оставь же меня в покое с этой мерзостью, в которой гуси… ноги моют… налей вина, за здоровье гетмановой.
Сказав это, он встал и залпом выпел рюмку.
– Вижу, что не дождусь гетмана, – сказал он, вытирая губы. – Поэтому целую ноги…
Сказав
