На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
– Сомневаюсь, что для обучения будет достаточно времени, – высказался Лукан, наблюдая, как хозяин сам наполняет его кубок янтарного цвета жидкостью.
– Почему? – сразу заинтересовался тот.
– Зная Галла, могу предположить, что он не станет медлить с началом боевых действий. И уж тем более не будет отсиживаться за стенами города и ждать, когда Митридат сам нанесет удар.
– Я тоже так думаю. И не скрою, для нас это более желательно, чем затяжная война.
– На то есть причины?
Гераклид рассмеялся:
– Не нужно будет кормить римскую армию! А нашим женщинам прятаться по домам!
– Ах, вот оно что! – рассмеялся и Лукан. – А я уж подумал, что вам не терпится схватиться с боспорцами.
– Это тоже. Но деньги, знаешь ли, дорогой трибун, любят счет.
– Я все понимаю. Война – это всегда большие расходы. Снарядить даже один корабль требуется немало средств. А что говорить о целом флоте или армии!
– То-то и оно! – Гераклид огладил выпирающий из-под хитона животик. – Я уже успел прочувствовать это на себе в полной мере. Но оно того стоит.
– Возможно. Мое дело – воевать, а не подсчитывать убытки или доходы.
Лукан говорил так, как если бы отчитавался сейчас за свои мысли и поступки перед отцом – без пафоса, просто, искренне. И грек это оценил.
– Так и должно быть. Кто-то работает мечом, а кто-то обеспечивает его тыл. Ты молод. Но у тебя светлый ум и чистое сердце. А это, поверь, не так часто встретишь в наше тревожное время.
– Ты можешь припомнить спокойные времена?
Гераклид задумался, однако ответить не успел. У входа в беседку возник нескладный, кривоногий силуэт Скопаса. Секретарь сделал неуверенный шаг вперед и доложил:
– У ворот незнакомец. Говорит, со срочным делом к тебе, господин.
– Кто такой, сказал? – небрежно бросил Гераклид.
– Нет, но по виду купец. Кажется, не из наших…
– Вечно тебе все кажется, Скопас. Зови его. Посмотрим, что за птица.
Секретарь растворился в сумерках, а хозяин дома тем временем освежил их кубки, отметив:
– Хороший работник, но иногда чересчур осторожный. Хотя что это я ворчу? Всегда лучше лишний раз проверить, чем потом кусать локти.
Лукан согласно кивнул и сделал глоток вина, которое мягкой, теплой волной раскатилось по всему телу. Оно действительно было замечательно на вкус, с тонким, изысканным ароматом, в котором, как уверял Гераклид, смешались запахи горных таврийских трав и нежного миндаля. На какое-то время он даже забыл о тех проблемах, какие еще предстояло решить до появления здесь армии Галла, но возвращение секретаря вернуло к действительности. Скопас замер на месте. Меж тем как поздний гость смело шагнул к их столу и ложам.
– Долгих лет и любви богов желает тебе, Гераклид, Лисандр из Нимфея. – Он отвесил легкий поклон, безошибочно определив хозяина дома. И лишь затем его глаза переместились на юного трибуна.
Лукан всматривался в лицо незнакомца и чувствовал, как все чаще и громче начинает биться его сердце, а брови обезоруживающе ползут вверх. Затуманенное вином сознание прояснялось. И наконец в коротком выдохе распахнулся рот:
– Ты?!
* * *
Ступив на гладкие, отполированные водой и временем плиты причала, Кезон испытал откровенное облегчение: ощущение под ногами твердой почвы придало уверенности и внутренних сил. Он втянул в себя прохладный, щекочущий ноздри воздух и громко выдохнул, затем огляделся. Стояло раннее утро, и в порту Херсонеса было немноголюдно: с десяток рыбаков спешили выйти в море до наступления жары, другие – уже выгружали из ботов и челноков ночной улов, который ловко раскладывали по корзинам помощники-мальчишки. Людская речь звучала раздробленно и негромко, и крики носящихся над берегом чаек уверенно доминировали над ней. Самые терпеливые из птиц важно бродили по набережной в поисках требухи или случайно оброненной рыбешки. За ними ревниво следили бродячие псы, сбившиеся чуть поодаль в небольшую стаю. Дальше, вверх от гавани, уходили ряды аккуратных белокаменных домов, красную черепицу которых уже лизали робкие лучи всходящего солнца. Полис пробуждался.
Буквально в двух шагах от этой оживающей части города нашлась скромная гостиница. Кезон снял в ней комнату и заказал завтрак: вареные яйца, хлеб и сыр. От вина отказался, так как намеревался в этот же день приступить к выполнению возложенной на него миссии. Умывшись и перекусив и закрыв ставни единственного в комнате окна, он с наслаждением растянулся на соломенном тюфяке. За последние полгода его тело отвыкло от морской качки, да и вообще он непростительно разнежился в доме Лисандра, о чем напоминало сейчас покалывание в области икр. Ругая себя за такую долгую бездеятельность, Кезон прикрыл веки и попробовал собраться с мыслями.
Плавание прошло ровно, без неприятных сюрпризов. Весь путь – от Нимфея к Феодосии и дальше, в Херсонес, – занял три дня. Единственное, что все это время не выходило у него из головы, так это образ лазутчика Митридата, до последнего вздоха цеплявшегося за свою жалкую жизнь. Да, он перерезал ему горло, как и приказал Лисандр, а моряки, привязав к трупу камень, чтобы не всплыл, сбросили его в море. Он даже не узнал имя этого человека. Да и зачем оно ему? Царский шпион умолял о пощаде, убеждал, что может еще пригодиться. Но Кезона трудно было пробить на слезу, тем более он всегда выполнял то, что ему поручали. За это и ценил его Нарцисс. И во многом благодаря этому он так долго смог продержаться в своей профессии.
Только ближе к вечеру, отдохнувший и посвежевший, Кезон выбрался из гостиницы и направился к агоре. Дневная жара спала, и жители города заполнили улицы, спеша по своим делам: кто на рынок, кто в лавку, ну а кто в таверну – пропустить чашу-другую вина да послушать свежие новости. Впрочем, узнать о происходящем в полисе и за его границами можно было, просто пройдясь по рынку, где жизнелюбивые греки не умолкали ни на миг. Здесь же представлялось более надежным уточнить дорогу: в сутолоке и какофонии голосов никто не обратит внимания на задавшего вполне безобидный вопрос человека. Все это Кезон учел, подремывая в гостинице, и решил на всякий случай ни о чем не расспрашивать ее хозяина. А теперь, пробираясь между лотков с товарами, в гуще покупателей и зевак, он глазами выискивал того, к кому без промаха можно было бы обратиться.
Площадь бурлила, точно покрытое галдящими чайками море. Горожане закупали продукты, торговались, размахивали руками; спокойнее вели себя те, кто выбирал в лавках посуду или украшения, но таких было значительно
