На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
Обладая предприимчивым и деятельным характером, Гераклид при этом обожал театр. Жертвовал на него круглые суммы, поддерживал талантливых актеров – как финансово, так и в получении ролей – и участвовал деньгами во всех праздничных мероприятиях Херсонеса. Пожалуй, только его он любил больше театра.
Поначалу Лукану показалось странным такое пристрастие к лицедейству знатного взрослого человека (Гераклиду было уже за сорок), успешно ведущего свои дела и занимающего активную позицию в жизни родного города. Однако, пообщавшись с ним первые три дня, он пришел к выводу, что театр для энергичного судовладельца был той самой тихой гаванью, где тот мог по-настоящему расслабиться и на какое-то время забыть о делах.
Он предложил Лукану свой кров сразу же после первого заседания эсимнатов. Невысокий, полноватый, но подвижный и крепкий, Гераклид оказался гостеприимным хозяином и уже на второй день выделил гостю в сопровождающие личного секретаря. Теперь римлянин мог передвигаться по Херсонесу, не боясь заблудиться, но главное – экономя время. Скопас – так звали секретаря – уверенно вел его по ровным оживленным улицам, мимо аккуратных каменных домов с увитыми виноградными лозами двориками, в которых обычно спасались от жары херсонесцы. Иногда они задерживались под навесом той или другой таверны, чтобы утолить жажду недорогим вином. И по вымощенной булыжником мостовой следовали дальше. Первым делом Лукан посетил храм и алтарь главной богини города, Девы, – он находился в самом сердце Херсонеса, недалеко от дома Гераклида; задержался у здания монетного двора, обнесенного внушительной стеной из сырцового кирпича и охраняемого гоплитами; более тщательно (в день приезда было не до того) осмотрел порт и окружающие его складские сооружения, в которые помимо прочего уже сносили изготовленное для войны оружие. В один из дней они со Скопасом побывали в северной части города, где проживали ремесленники: гончары, камнетесы, мельники, кожевники, кузнецы. Дома здесь были заметно беднее, на многих крышах недорогая черепица местного обжига уже искрошилась от времени. Однако из всех, без исключения, кузниц доносились размеренные, звонкие удары о наковальни, тяжело вздыхали меха. Скрипели жернова у мельников, повизгивали гончарные круги. Работа кипела даже в мастерских ювелиров, рассчитывавших заработать монету на римских солдатах. Лукан был впечатлен. Единственное, что тревожило его все это время, – он так и не расспросил Гераклида о Кезоне, который должен был еще осенью доставить тому письмо Гипепирии. Но здесь сыграла роль обычная осторожность.
Осмотр города вызвал у него исключительно положительные эмоции. Херсонес показался во многом схожим с Византием: этакий типичный греческий полис, до последнего камня пропитанный духом древней Эллады. Здесь свято чтили обычаи далекой родины и почитали предков, основавших на этом берегу первое поселение. Не забывали и о богах, многочисленные храмы которых никогда не оставались без подношений. Херсонес процветал. И продолжал расширяться: обрастал новыми алтарями, галереями… и стенами. При этом его греческий колорит оставался незыблем, поскольку ревностно поддерживался самими горожанами. По чистоте же он и вовсе выигрывал у самого Рима, жителей которого не особо волновали (Лукан не мог этого ни признать) кучи мусора и фекалий, забивавших обычно тесные проходы между домами, а то и целые переулки в кварталах бедноты…
В этот день председатель городского совета Деметрий, человек настолько влиятельный, что к его мнению прислушивался сам ойконом Аммоний, пригласил их с Гераклидом на обед. Как раз закончилось второе заседание, и эсимнаты, шумно переговариваясь, покидали булевтерий. При этом ни один не прошел мимо римского посла, чтобы не выразить лично свое доброе расположение и поддержку.
«Наверное, в этом все греки, – размышлял Лукан. – Сегодня они тебе кивают, улыбаются, а чего от них ждать завтра, если переменится ветер, неизвестно».
Как бы то ни было, но пока что все складывалось благополучно: херсонесцы готовились к военным действиям, оборвали все связи – и политические, и торговые – с Пантикапеем и, что не менее важно, горели искренним желанием пустить боспорцам кровь.
Именно за это провозгласил первый тост Деметрий, совершив положенное в таких случаях возлияние богам.
– Пусть наши мечи и копья насытятся боспорской кровью сполна! Проследи за этим, Арес!
Они расположились в просторной и светлой обеденной зале, обставленной с поистине царской роскошью. Лукан уже знал, что Деметрий по-крупному торговал зерном, и это приносило ему большие барыши. Высокий, ладно скроенный, с неторопливыми, четко выверенными движениями, он являл собой полную противоположность Гераклида. Складывалось впечатление, что и выставляемым напоказ богатством он как бы стремится подчеркнуть свою исключительность. Откровенно дорогие, инкрустированные замысловатой резьбой ложа, на которых они полулежали, серебряные с позолотой и росписью килики, из которых они пили, молоденькие полуобнаженные флейтистки, ублажавшие их слух, – все это словно кричало: «Я богат, как Крез! И не стыжусь этого!»
Первый раз в жизни Лукан находился на таком шикарном приеме. Гераклид хоть и не отличался скупостью, но предпочитал более умеренный, скромный образ жизни. В Риме же званые обеды и пиры, ослепляя своей роскошью, в то же время не преподносились столь изысканно и утонченно. Они быстро утомляли и выглядели… грубее, что ли… Лукан никак не мог подобрать подходящего слова.
– На днях подготовлю еще два корабля, – говорил Гераклид, недвусмысленно поглядывая на хозяина дома.
– Придержи их под мое зерно, – попросил Деметрий, отвечая на его взгляд. – Армия в нем нуждается не меньше, чем в оружии.
– Истинно так! – закивал Гераклид, поспешив заверить: – Я отряжу на них свои лучшие команды.
Деметрий ответил степенно, с достоинством:
– Я рад, что, как всегда, могу положиться на тебя.
– Мы делаем общее дело, мой друг. Во благо Херсонеса!
– И его будущих поколений.
– Конечно! – охотно согласился Гераклид с уважаемым демиургом. – Если бы наши предки не заботились об укреплении и процветании города, где были бы сейчас мы? И были бы вообще? Возможно, здесь лежала бы лишь груда зарастающих травой развалин, оставшихся после диких племен тавров и скифов.
– Могло быть и так. – Деметрий, не поворачивая головы, приподнял руку с киликом, подавая знак рабу-виночерпию освежить их сосуды. И когда те наполнились вновь, задумчиво произнес: – Я всегда восхищался стойкостью и мужеством тех, кто сумел найти здесь новую родину, выстоял в схватках с варварами и представил богам Херсонес. – Его глаза вдруг вспыхнули огнем воодушевления. – Вот ОН! Кусочек Эллады на самом краю света! Он вырос из дорийского семени, занесенного в Таврику более четырехсот лет назад. Он – тихая гавань для наших домов и храмов. Любуйтесь им и храните его! Этот город – алтарь пролившим за него кровь героям. И бессмертное величие, во славу оберегающих его богов! – Он
