Том Холт - Александр у края света
Мне приходится жить с сознанием того, что мир был бы куда лучше, если бы я умер при рождении. Я чувствую ответственность, но не вину.
Ну да ладно.
Лисимах пришел ко мне, чтобы объявить мне расписание, рассказать, что, где и когда я должен делать, а также сообщить другие полезные сведения, за что я был ему благодарен. Покончив с полезной информацией, он поднялся и направился к выходу, затем вдруг вернулся, снова сел на место и ухватил меня за локти.
— А теперь послушай, — сказал он. — Ты афинянин.
— Я знаю, — ответил я, пытаясь высвободиться из его хватки и притом сделать это незаметно.
— Ты афинянин, — повторил он. — Я уважаю афинян. Ваш театр, ваша поэзия, ваша философия — все это я уважаю. Афиняне — великий народ. Вы столько всего дали Греции.
— Спасибо, — сказал я.
— И поэтому я хочу предостеречь тебя, — продолжал он, не обращая внимания на мои слова. — Ты не знаешь этот народ, как знаю его я, ты не знаком с их образом мысли и жизни. Ты их не понимаешь. Поэтому очень важно, чтобы ты запомнил, что я тебе сейчас скажу. Понял?
Я кивнул, рассчитывая, что он побыстрее закруглится и уберется восвояси. Он не так давно ел лук. Это было довольно очевидно.
— Хорошо, — сказал он. Слушай. Македония — это царство, монархия. Ты не понимаешь, как она работает. В монархии нет правого и неправого, добра и зла, здесь есть только две вещи: что Он хочет и чего Он не хочет. В монархии нет такого слова — зачем. Если Он говорит, что небо зеленое, он зеленое. Если Он говорит, убейте моего первенца, его убивают. Если Он говорит, принесите мне голову негодяя, убившего моего сына, это выполняется так же быстро.
Нет ничего неправильного. Нет никаких зачем. Только «Да, господин» и все. Тебе, афинянину, необходимо об этом помнить, пока ты здесь.
— Я буду держать это на уме, — ответил я, стараясь не меняться в лице. — Благодарю тебя, что поделился со мной своими соображениями.
Лисимах рассматривал меня некоторое время, будто пытался разгадать какой-то тайный шифр.
— Просто помни об этом, — сказал он. — И будь осторожен. Помимо Него в Македонии нет никакого закона.
Я кивнул.
— У нас в Афинах целое море законов, — сказал я. — Справедливости нет, но законов просто завались. Их столько, что нам приходится нанимать специальных людей, чтобы запомнить их все. Думаю, мне здесь понравится.
Он покачал головой.
— Будь осторожен. В Македонии государство убивает людей.
— А! — улыбнулся я. — У нас все не так. В Афинах государство лишает жизни по несколько десятков человек каждый год, но убийством это не является. В чем дело, Лисимах? Ты пытаешься меня напугать, чтобы я сбежал?
Он яростно потряс головой. Из его волос в разные стороны полетела всякая мелочь.
— Оставайся, если хочешь. Живи здесь столько, сколько хочешь. Просто помни, вот и все.
Я высвободил руки и встал.
— Можешь не сомневаться, — сказал я. — Я запомню.
И запомнил.
Глава восьмая
Рассказывают, будто однажды Филипп Македонский поспорил с юным Александром.
— Какой смысл для меня в изучении всей этой политической теории, литературы и прочего? — спросил царевич. — Когда я стану царем, мне это не пригодится.
— Не стоит так думать, — сказал Филипп. — Царствовать — это быть не тем, кто ты есть, а тем, что ты есть. И не забывай, мы не персы или египтяне, мы македонцы. И если македонцы примут тебя царем, то не потому, что я тот, кто я есть, а потому что ты тот, кто ты есть.
Трогательно, правда? Притом что полное вранье. Когда Филиппу случалось сказать что-нибудь юному Александру, это было, как правило «А ну вали отсюда, не видишь, я занят?»
Я-то знаю, я там был. Вот почему все эти милые маленькие виньетки о семейной жизни в Пелле вызывают у меня такое странное чувство. Большая их часть — волшебные сказки, огрызки мифов и легенд, а как всем известно, мифы и легенды оперируют давно минувшим и далеко расположенным, а не тем, что произошло только давеча и в знакомых местах. Как они смеют делать их частью моей собственной жизни? Слушая эти истории, я чувствую себя как человек, вернувшийся с рыбного рынка, куда он ходил за килькой, и обнаруживший, что дом его захвачен и превращен в храм некоего бога, его тезки, а прихожане не позволяют ему даже войти внутрь, не то что взять оттуда что-нибудь, хотя бы и чистую тунику.
Первым уроком в первый день учебы была военная история.
Верно говорят: лучший способ научиться чему-то, в чем ты совершенный невежда — это учить этому других. И ключевым шагом, конечно, является признание собственного невежества перед самим собой.
А вот еще более верно говорят: ничего не знаешь — наври.
Они сидели кружком в тени фигового дерева. Было жаркое позднее утро, тихое и спокойное, если не считать мух. Я пересек двор, они замолчали и уставились на меня.
Бывало, могучие мужи умирали и из-за меньшего.
Но я не могучий муж, а посему просто уселся, прислонившись спиной к стволу этого великолепного дерева, опустил шляпу на глаза и сказал:
— Военная история.
Никто не произнес ни слова. Я досчитал в уме до двадцати.
— Хорошо, — сказал я. — Вот вам одна военная история. Ификрат из Афин, друг моего отца, как-то разбил лагерь в посреди дружественной территории. Он приказал своим людям выкопать ров и окружить лагерь частоколом. — К чему это? — спросили его. — Никто не нападет на нас здесь. — На это Ификрат только покачал головой. — Не стоит так думать, — сказал он. Самое худшее, что может сказать военачальник, это «О боги, я ничего подобного не ожидал». И вот поэтому, господа, мы и изучаем военную историю. Поняли?
После короткого, вежливого молчания кто-то спросил:
— Твой отец правда знал Ификрата?
Это меня поразило. Об Ификрате у меня было самое смутное представление — невысокий неряшливый человечек, который однажды отобедал у нас, оскорбил флейтистку действием и заснул лицом в тарелке с подкопченным угрем... но это ужасное дитя было определенно гораздо глубже осведомлено о карьере этого великого человека, чем я.
— Да, — ответил я. — А теперь может ли кто-нибудь назвать три причины, по которым финикийские колонисты из Карфагена разобьют наголову финикийцев из Финикии, если между ними случится война?
На сей раз молчание было долгим; все смотрели на Александра, а тот думал.
— Ты, — сказал я, указав на узколицего мальчика, сидящего справа. — Есть идеи?
Парень опешил, но быстро пришел в себя.
— Карфагеняне наберут наемников, — сказал он. — Наемники воюют за деньги, а не за честь, и дерутся, чтобы побеждать.
Я кивнул.
— Верно. Ты — Гефестион, так? — ты что думаешь?
Гефестион потер кончик носа тыльной стороной ладони.
— Карфагеняне много раз воевали с греками, — сказал он. — А финикийцы из Тира — нет, поэтому у них не было возможностей и поводов учиться.
— Хорошо, — сказал я. — Александр, какова третья причина?
Александр посмотрел на меня, прежде чем ответить.
— Если бы между Карфагеном и Тиром началась война, — сказал он, — то Тир воевал бы для того, чтобы установить свою власть над бывшей колонией, а Карфаген бился бы за свою свободу. Карфагеняне сражались бы яростнее, потому что им больше терять.
Я опять кивнул.
— Это хороший ответ, — сказал я. — Но он противоречит тому, что твой друг только что сказал о наемниках. Ты с ним не согласен?
Александр посмотрел вверх и снова опустил глаза.
— Я согласен, — сказал он. — Но командовали бы все равно карфагеняне, даже если бы все воины были наемниками. Дай обученным, опытным воинам непреклонных военачальников — и ты скорее всего победишь.
Я выпрямился.
— Это хорошо сказано, — заметил я. — Вы явно уже знаете основы. Но могу поручиться, что чего вы не знаете, так это главного секрета военной истории; а не знаете вы его потому, что хотя он известен всем успешным военачальникам, никто из них никогда о нем даже не упоминал. Даже собственным братьям, возлюбленным и сыновьям. Хотите узнать этот секрет?
На сей раз ответное молчание было заинтригованным. Наконец Гефестион не выдержал.
— Да, если можно.
— Ладно, слушайте внимательно. — Я дождался, пока все они не уставились на меня. — Секрет таков. Девяносто девять из каждых ста битв проигрывается побежденным, а не выигрываются победителем. Девяносто девять битв заканчиваются так, как они заканчиваются, потому что один из командиров совершает ужасную ошибку, которая стоит ему победы, а тысячам его воинов — жизни. Вот назовите мне какое угодно сражение и я докажу вам, что я прав.
— Платеи, — сказал кто-то.
— Делий, — сказал Филота.
— Марафон.
— Сражение, когда Брасид был окружен в Фессалии.
