Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
Лермонтов заехал даже к Вигелю. Вот уж точно кого не собирался навещать: недолюбливал Вигеля за слишком явное бугрство — вечно его видели с молодыми любовниками. Но встреча у Гоголя давеча расположила его к нему. Он-то сам не был ханжой — в мире, где и так не продохнуть от отрицательных эмоций… Однако как-то у Карамзиных он случайно попал на чтение Вигелем своих мемуаров и невольно восхитился: пред ним был писатель — и настоящий. У нас, считал он, вообще мало кто пишет такую сочную прозу — уровень!.. Уровнем для Лермонтова всегда было царствие русского языка.
Старик всерьез обрадовался ему.
— Вы будто задержались в Москве? — заметил этот пожиратель слухов.
Лермонтов признался вполне искренне:
— Да, вы знаете — не могу оторваться. Петербург — не мой город, я это понял с первого знакомства. Вот брошу службу, выйду в отставку, поселюсь в Москве. Буду издавать журнал. И позову вас с вашими мемуарами.
— Понравилось тогда? — не выдержал Вигель, но спросил неуверенно.
— Да. Вы — настоящий прозаик. А нынче нужна проза. Вот такая — спокойная, твердая, стройная, охватывающая разные стороны бытия. И главное, психологическая.
— Спасибо на добром слове. Сознаю, что слышу это от большого писателя, от очень большого писателя. И радуюсь про себя… Хотите в Москву? Здесь много руссоманов. Только здесь вы пробудете недолго.
— Почему?
— Вас уже отравил Петербург!
Неожиданно и здесь зашла речь о его отношениях с «пушкинистами». То есть с бывшим пушкинским кругом.
— И это вам странно? — рассмеялся Вигель. — Вот и видно, что вы еще совсем молодой человек! Тут всё на поверхности! Что вас удивляет? Вяземский и о Пушкине стал высказываться в последнее время несколько, я бы так сказал, странно. Верно, подводит итоги собственной жизни и недоволен ею. — Помолчал и продолжил: — Пушкинский круг! Да, конечно, но они ж — поэты! Они прожили свою жизнь при Пушкине, в свете его побед, при постоянном существовании его в их сознании. Они привыкли, что есть кто-то выше, кого не обогнать, почти смирились с тем. И вдруг его не стало. Естественно, они получили травму, потом ожили. Поняли, что остаются они. Плоть и кровь русской музы! И тут является некто — чертик из табакерки. Незнакомый, чужой — да еще в мундире лейб-гусарского полка, а потом армейского; к тому же решительный, резкий, неудобный. Хуже того, он присваивает себе часть славы Пушкина стихами на смерть их кумира. Грибоедов бы принял ваше появление. Пушкин обрадовался бы вам: он всегда радел новым талантам, у него не было страха, что его обгонят. Жуковский ценит вас, я знаю, оттого что и сам понимает свое значение. А для всех других вы чужды. И они захотят убедить себя, что вы — случайное явленье! Простите!
X
Что сближает людей, что их разделяет? Эту вечную загадку странника меж душ человеческих он решал всю свою короткую жизнь, да так и не решил, наверное. И она оставалась загадкой для него, как и сами эти души.
Уйдя от Марии Щербатовой, почти отряхнув от себя эту любовь, он, как и в истории с Варей Лопухиной, считал себя обиженным, был уверен, что это она его бросила.
В один из последних дней в Москве, в 1840 году, он еще заглянул к Мартыновым… Двое братьев — Михаил и Николай — были его однокашниками по юнкерской школе. Старший был с его курса, и у них были общие похождения с самыми неутомимыми беззаконниками вроде Лафы Поливанова и Костьки Булгакова. Младший брат, Николай, был курсом ниже, вел себя скромней, зато писал стихи — как он сам, как Вонлярлярский. Стихи были неважные, но всё равно: с Михаилом они связывали. Вообще семью Мартыновых он знал еще с отрочества, со Средникова: у них было имение неподалеку. Потом Кавказ: семейство ездило в Пятигорск и в Кисловодск на воды (в 1837-м, когда болел их отец, он там тоже был)… Провождал свою не слишком обременительную первую ссылку.
В семье было четыре сестры (две уже замужем, а две свободны), и Лермонтов им нравился — в особенности Наталье. Хотя это имя его смущало: не хватало только, чтоб и его жена превратилась в Натали. «Есть на земле такие превращенья / Правлений, климатов и нравов, и умов…» — по Грибоедову. Барышня ему вроде нравилась. Она была умна, насмешлива, немного со злинкой… Но это как раз приходилось ему по душе. Красотой ее Господь не обидел. К тому же нашлись общие темы для разговоров — так вышло. Мать в доме наблюдала за их общением несколько ревниво или даже с неприязнью: в качестве будущего зятя он ей явно не подходил, а вот отец Мартыновых некогда был к нему расположен…
Но сейчас мать в доме занимал гость: им был тот же Александр Иванович Тургенев. Лермонтов немного удивился, встретив его здесь: слишком из несхожих рядов шли эти знакомства. Оказалось, что Тургенев был другом их покойного отца. Тургенев тоже смутился, встретив его в обществе девиц Мартыновых, — только что говорили о Щербатовой!
Да, таков наш мир: все в нем меняется и нет ничего постоянного… В общем… «Недаром я — холостяк!»
Когда младшая, Юлия, занялась другими гостями — а дом не был обижен безразличием сильного пола, — Наталья осталась с Лермонтовым и могла пококетничать немного. Ему льстило ее кокетство, ей же — его внимание.
— Про Михаила не спрашиваю: только что видел в Петербурге. А Николай? Добился ль уже повышения? Вообще, как его дела?
— Не пойму. Не знаю. По-моему, ходит по вашим дорогам, пытаясь найти ваши следы или попасть в ваш след!
— А на что ему мои следы?
— Хочет научиться писать стихи так же удачно, как вы. Не получается!
— А-а, понимаю. Я сам бы хотел писать стихи как Пушкин или как Гейне. Да вот не получается.
— Но он старается, правда. И… это между нами… Он написал что-то о декабристах! Я еще не видела. Но я волнуюсь за него.
— Тогда он и вправду зря уехал из Петербурга, там каждый день можно видеть Петропавловскую крепость. Это очень успокаивает!
Ее глаза не были слишком большими или слишком
