У чужих людей - Сегал Лора

— Обещать не могу.

— Попытайся, — сказала мама.

Когда мы присоединились к собравшимся в гостиной соседям, мама спросила:

— Я поставила на огонь кофейник. Кто-нибудь хочет кофейку? Кацуля, дорогая, до меня дошло, что ты помогла Лоре убрать за Иго. Ты — золото.

— Есть о чем говорить! Просто он, бедняга, неважно себя чувствовал.

— Я поставлю ему в комнате ломберный столик, и завтра он сможет работать наверху, — сказала мама.

— Ладно, ладно, главное — не волнуйся. Лучше сядь и отдохни. Умаялась же, наверно?

Мама села, вытянула перед собой ноги, руки безвольно свесила по бокам стула, а волосы стряхнула на лоб, прикрыв ими глаза — ни дать ни взять тряпичная кукла.

— Франци! — вскрикнула миссис Кац. — Тоже мне клоунесса. Смотреть страшно. Брось дурачиться.

— Ты же спрашивала, устала ли я, так смотри сама, — ответила мама.

— Ой, ну, маа-маа! — заныла я, и все так расхохотались, что не расслышали испуганный вопль отца:

— Франци!..

Мы с мамой помчались наверх. Отец сидел на кровати, грудь его вздымалась так, будто каждый глоток воздуха он извлекал из глубин собственного тела.

— Не могу дышать, — прохрипел он.

— Спусти ноги и сядь удобно. — Она присела с ним рядом. — Через минуту тебе полегчает. Ты же знаешь, эти приступы скоро проходят.

Между мучительными вздохами отец выдавил:

— Тот врач говорит, у меня астмы нет. Сама видишь, что есть.

— Он говорит, это нервная астма. Сиди спокойно, и приступ пройдет сам собой.

— Это астма, — уверенно повторил отец. — У моей матери была астма. С чем-чем, а с астмой я хорошо знаком.

— Смотри, тебе уже лучше. Минуту назад ты даже говорить не мог. Хочешь прилечь?

— Да.

Но едва мама уложила его в постель и накрыла одеялом, как он снова сел, свесив с кровати ноги, и стал хватать ртом воздух, так что нам даже стало страшно.

— Откройте окно, — просипел он.

— Если у тебя астма, то окно не поможет, — сказала я.

— Открой окно, — приказала мама.

Она накрыла отцу ноги одеялом, и вскоре ему стало лучше; тогда она снова уложила его и подсунула под голову подушку.

— Посиди со мной, — попросил он.

— Мама, ты даже кофе не успела попить!

— Потом попью.

— Но папе уже лучше.

— Солнышко, ты, кажется, говорила, что тебе в девять нужно вернуться к миссис Диллон. А сейчас уже почти половина десятого.

Пока я надевала пальто, отец снова завел свое:

— Хоть бы ты написала Паулю про мою астму. Эти английские эскулапы не понимают, у меня случай особый.

— Завтра напишу, — пообещала мама.

— Ты что, сегодня вечером опять уйдешь?!

— Нет, останусь здесь и лягу спать. Смотри, до чего я устала.

Она свесила волосы на глаза, вытянула прямые, как палки, ноги и безжизненно опустила руки — точь-в-точь тряпичная кукла.

На следующий день я заехала навестить отца. На кухне меня задержала миссис Бауэр. Она была в отчаянии.

— Твой отец накрыл себе ужин. Знаешь когда? В полдень!

В ответ на упреки отец заявил:

— Я накрыл стол для матери. Ты говорила, что я о ней никогда не думаю. Теперь убедилась, что думаю?

— Но нельзя же захватывать весь стол, когда люди готовят обед или ужин! Как-никак в доме, кроме нас, еще пять человек.

— На этот стол у Франци ровно столько же прав, что и у остальных жильцов, — возразил отец. — Зачем ты опять надеваешь шляпку? Разве ты не побудешь со мной?

Я отвернулась к зеркальной створке гардероба, убирая волосы под шляпку.

— За что ты на меня сердишься?

Я не ответила. В зеркале я видела, что он подошел и стал у меня за спиной.

— Хочешь, я тебе насовсем отдам мой крокодиловый ремень?

— Пропусти! — потребовала я, отступая от зеркала — якобы для того, чтобы посмотреть на себя издали, но на самом деле — чтобы вынудить отца отойти назад. Я знала, ноги его не слушаются, он не может быстро попятиться, но его нерасторопность настолько разъярила меня, что я повернулась и толкнула его рукой в грудь. Он почувствовал, что валится навзничь, но на его лице выразилось лишь удивление. Мне казалось, он падает неправдоподобно долго. Вот он ударился плечом о ножку кровати и медленно соскользнул на пол. Я опустилась рядом на колени:

— Ты упал.

На площадке послышались торопливые шаги: войдя в дом, мама сразу услышала стук падения и побежала наверх.

— Ты что, не заметила, что он стоит сзади? — спросила она.

— Да, не заметила, — подтвердила я.

— А ты не успел вовремя отступить, да, Иго?

— Не успел, — сказал отец.

— Как вам кажется, он достаточно окреп, чтобы начать работать? — спросила мама доктора Адлера, когда он в очередной раз пришел осмотреть отца — теперь он приходил раз в неделю.

— Ну-с, как вы себя чувствуете? — похлопывая отца по колену, осведомился доктор.

Отец сидел на кровати, рубаха на груди распахнулась. Он приподнял правое плечо и отвел правую руку в сторону, словно бы не зная, что на это сказать. Затем смущенно улыбнулся и посмотрел на жену.

— Он уже ходит увереннее, чем прежде, правда? — спросила мама.

— Правда, правда, — подтвердил доктор.

— Очень хотелось бы, чтобы он побольше ел.

— Вам надо больше есть. Кушайте, кушайте, — повторил доктор, ободряюще кивая головой, и для вящей наглядности сделал жест, будто кладет в рот еду.

Отец снова поднял правое плечо и беспомощно отвел в сторону ладонь.

— Ведите себя хорошо, — сказал доктор и опять похлопал отца по колену. — У вас чудесная женушка, она прекрасно за вами ухаживает.

Уже у дверей он шепнул маме:

— Не хотелось бы, чтобы вы переутомлялись. Иногда надо и отдыхать.

— Слышала? Доктор сказал, что тебе нужно отдыхать, — повторила я после ухода врача.

— Буду, буду, прямо сейчас, — отозвалась она. — Сию же минуту пойду на кухню и выпью кофе.

— Я тебе сварю. А ты сядь. Разве так сидят? Ты же сидишь только на половинке стула. Сразу видно, что вот-вот вскочишь.

— Потому что устала всего-навсего одна половина, — объяснила мама.

— Ой, ну, ма-маа! Зачем тебе аккомпанировать на уроках пения? Миссис Диллон говорит, тебе больше не придется платить фунт десять шиллингов за мое обучение. Комитет выделит деньги.

— Но я с радостью плачу сама. И мне нравится играть на рояле.

— А зачем ты сказала начальнику пожарной дружины, что одну ночь будешь дежурить за папу, а еще одну — за себя?

— Затем, что папа не в силах вставать по ночам всякий раз, как завоет сирена, не говоря уже о том, чтобы обходить улицы.

— От него этого никто и не ждет. Ты могла бы взять справку у доктора Адлера.

— Солнышко мое, суть не в этом. Мы — беженцы. Очень важно, чтобы мы не уклонялись от дел, которые нам по плечу. Когда мы выходим на дежурство, на нас в это время даже не распространяется комендантский час, представляешь?

— Доктор велел тебе отдыхать. Ты взвалила на себя слишком много.

— Лапушка, ты правда хочешь мне помочь?

— Конечно.

— Тогда, пожалуйста, не пили меня. Даю тебе слово: как только почувствую сильную усталость, я брошу аккомпанировать на уроках пения. Хорошо?

Но я не могла перестать ворчать, так же как она не могла не вскакивать с места по малейшему поводу. На той же неделе миссис Бауэр слегла с гриппом, и мама вызвалась дежурить ночью вместо нее. Помню, узнав об этом, я всю дорогу до «Адорато» проплакала.

В те дни я наблюдала за родителями, представляла, как устроен под кожей папин и мамин организм, — в Вене я еще девочкой разглядывала замысловатые рисунки в учебниках анатомии моего дяди Пауля и запомнила их навсегда. Только у родителей все члены двигались, и каждый мог в любую минуту выйти из строя. Я помнила, что еще в Вене заболевания отца вечно заставали меня врасплох, поэтому я жила в постоянной тревоге, ожидая различных бед, будто уже этим могла их предотвратить. Стоило мне вспомнить про родителей ночью в постели, или в школе, или по дороге домой в Клинтон-лодж — тут уж непременно, — ив голову немедленно лезли жуткие вещи, которые, наверно, уже случились с отцом, причем и место действия, и все обстоятельства я видела в мельчайших подробностях. Таким способом я как бы была в курсе нескончаемых недомоганий отца. Один день его жизни представляется мне так ярко, будто это день не из его, а из моей жизни. Большую часть того дня отец провел в мужской уборной при местном пункте выдачи молока по карточкам: его снедал страх, что стоит ему выйти оттуда, его снова вырвет. Он впервые пришел на работу, в его обязанности входило вести картотеку учета. Позже он рассказал моей матери, а она — мне, что к полудню ему стало плохо. Одна девушка объясняла ему принципы составления картотеки, и в это самое время он почувствовал рвотный позыв. Пробормотав «извините» и натыкаясь на стулья, отец ринулся к уборной. Дверь была заперта изнутри. Ощущая на себе изумленный взгляд девушки, отец взмолился Всевышнему: «Только не дай, Господи, чтобы меня вырвало прямо здесь!» Тут дверь перед его носом распахнулась, и он чуть не упал навзничь.