Ривка Рабинович - Сквозь три строя
Я в этих вечеринках не участвовала, пока была ученицей: меня устраивали школьные вечера. До того, как мой брат уехал в Колпашево, мы с ним иногда ходили в районный клуб и танцевали друг с другом, никогда не приглашали посторонних. Ученикам было запрещено бывать в клубе вечерами. Молодые учительницы, приходившие в клуб, видели нас, но ничего не говорили и делали вид, будто не видят.
После окончания школы и особенно после получения отказа я тоже начала посещать молодежные вечеринки. Это привело к близкому знакомству с семьей Мейлах. Яша часто приглашал меня танцевать. Оказалось, что мы с ним учились в одной школе общества «Эзра» в Риге: я в первом классе, а он в девятом.
Мы сдружились, хотя до того я относилась к нему с некоторым высокомерием. В Парабели не было ни кафе, ни парка, поэтому мы иногда просто гуляли по улице, если не хотели быть под постоянным надзором родителей. Иногда ходили в кино. Не говорили о любви, не целовались – никакой физической близости. Чисто приятельские отношения.
Когда я пришла к выводу, что в сложившейся ситуации в селе нет для меня лучшего выхода, чем замужество, Яша Мейлах стал предпочтительным, можно даже сказать – единственным кандидатом. В то время в еврейской общине села было только двое холостых мужчин более или менее подходящего возраста. Один из них был героем неудавшегося романа с девушкой-ветеринаром. Он уже оправился после удара и начал встречаться с другой девушкой, на сей раз ссыльной, из довольно состоятельной семьи. Ее мать получала много посылок из Америки, и его родители очень хотели, чтобы он женился на ней. Они действительно поженились через короткое время после моей свадьбы. Другой парень был обручен с девушкой, в которую влюбился во время танцевальных вечеринок, и тоже собирался жениться. Только Яша был свободен от каких-либо обязательств.
Я не была влюблена в него, но он был мне симпатичен. И он едва ли был влюблен; не исключено, что он еще тосковал по бывшей жене, с которой вынужден был развестись.
Начало 50-х годов было в нашей общине периодом свадеб. Все вступали в брак, если только удавалось найти партнера. Девушек у нас было больше, чем мужчин, поэтому не все сумели создать семьи.
Предложение пожениться сделала Яше я. Был приятный зимний вечер, не слишком морозный. Мы гуляли по улице. Я сказала ему:
– Смотри, жизни у нас никакой нет, нам нечего делать с самими собой. Мы застряли в тупике. Мне ужасно надоело жить с родителями и зависеть от них. Может, поженимся, и нам станет легче и интереснее жить?
Меня поразило то, что он немедленно согласился.
– Да, – сказал он, – и мне тоже надоело жить вместе с матерью и сестрами. Давай поженимся. Ты думаешь, твои родители согласятся?
Верно, романтики здесь было мало, но это была часть войны на выживание. Сомневаюсь, все ли пары, которые поженились в нашем селе, сделали это по любви. Тяготы жизни научили людей не быть разборчивыми – во всех отношениях. Подошло время, возраст подходящий, и если есть на ком жениться – женятся.
Теперь мне предстояла нелегкая задача – объявить родителям о моем выборе. Собственно говоря, трудно называть это выбором, поскольку не из чего было выбирать. У родителей, да и у меня самой, было немало доводов против замужества с Яшей. Он старше меня на восемь лет, разведен, платит алименты. Мои родители не раз говорили, что он легкомысленный человек, на которого нельзя полагаться, и вдобавок к этому любитель выпить. Мама относилась к семейству Мейлах без особого уважения, отвергала жизненную философию матери семейства – отсутствие забот о будущем, отсутствие каких-либо целей. Она не делала им скидок за то, что они прошли тяжелые времена, что молодые члены семьи, в отличие от ее детей, не имели возможности учиться в школе. Не смягчало ее и то, что все они тяжело работали, что отец семьи умер в лагере и что никакой дядя не пришел им на помощь. Папа был настроен не столь непримиримо, но тоже считал Яшу легкомысленным.
Когда я вернулась домой, родители уже были в постели. Я остановилась возле их кровати и сказала:
– Как вы смотрите на то, чтобы я вышла замуж за Яшу Мейлаха?
Я ожидала жесткого отпора, но его не было. Они обменялись взглядами, пошептались, а затем папа сказал:
– Если вы оба хотите, мы не будем препятствовать.
Столь быстрое согласие, без единого слова возражения, удивило меня. По-видимому, они понимали, что с моей стороны это отчаянная попытка вырваться из западни рабства, избавиться от постоянных мобилизаций на принудительные работы. Понятно, что они не были в восторге, но не хотели закрывать передо мной единственный путь к бегству.
На следующий день состоялась встреча между моими родителями и мадам Мейлах, и с того момента мы стали считаться обрученными. Было решено, что вначале мы будем жить в нашем доме.
В общине весть о нашем обручении была встречена сочувственно. «Яша, правда, парень несерьезный, но он взрослел без отца и матери и без возможности закончить образование. В общем и целом он добрый, у него золотое сердце, Берл Рабинович поможет ему избавиться от дурных привычек», – говорили люди.
За месяц до нас вышла замуж Берта, младшая из двух сестер Мейлах, старше Яши на два года. С ее замужеством связана история, которая могла произойти только в советской действительности.
Была в общине семья, во многом подобная нашей. Отец, как и папа, вернулся из лагеря. Двое детей – сын и дочь. Сын постарше, дочь приблизительно моего возраста.
Во время пребывания в лагере отец семьи подружился с молодым заключенным, евреем, получившим семилетний срок заключения за анекдот, рассказанный в компании друзей (среди них, по-видимому, оказался доносчик). Это был одинокий парень, сирота, все его близкие погибли от рук нацистов. Старший друг взял его под свое покровительство. Среди прочего он сказал ему: «Когда выйдешь на свободу, сможешь жениться на моей дочери».
Он дал молодому другу адрес его семьи в Парабели, и между заключенным и девушкой завязалась переписка, быстро принявшая романтический характер. Все в селе знали, что у Жени (так звали девушку) есть жених, который через несколько лет освободится из лагеря. Она считалась невестой человека, которого не знала, даже фотографии его не видела.
И вот наступил день, когда потенциальный жених вышел на свободу и собирался приехать. Вся община жила в тревожном ожидании, не говоря о Жене, которой предстояло впервые увидеть своего жениха. До того у нее были только письма. Он умел писать красиво, и она влюбилась в фантазию, сотканную из романтичных слов.
Встреча лицом к лицу ввергла ее в шок. Перед ней стоял парень не первой молодости, невысокого роста, не отличавшийся красотой. В нем не было ничего похожего на тот образ, который она видела в мечтах. Ее родители твердили, что он приехал ради нее, потратил на длинную дорогу в Сибирь все деньги, выданные ему в лагере при освобождении, и теперь ему некуда идти. Но уговоры не помогли – она отвергла его.
Парень (его звали Шмуэль, но все называли его Мулей) оказался в безвыходном положении. Ему даже негде было ночевать. Кто знает, чем бы это кончилось, если бы не Ходая Мейлах, взявшая его под свое покровительство. Она привела его в свою крохотную квартирку и приютила, как родного.
Не только душевная доброта побудила ее к этому, но и страстное желание выдать замуж хотя бы одну из дочерей. Сначала она хотела «сбыть» ему старшую, Пашу, но Берта была моложе и красивее, и он выбрал ее. Паша осталась незамужней до конца ее дней.
Вся община праздновала свадьбу Мули и Берты. Муля оказался добродушным человеком, остроумным, шутником, «своим парнем». Внешней красотой природа его не наделила, но другие его качества с лихвой перекрывали этот недостаток. Все его любили, он был душой любой компании.
А что же сталось с несостоявшейся невестой? Женя получила разрешение поехать в Колпашево, якобы для учебы; на деле же она поехала искать жениха. В Колпашево была большая еврейская община, в ней было много холостых мужчин. Она познакомилась там со студентом математического факультета института, не красавцем, но высоким, впечатляющим и очень талантливым, и вышла за него замуж. Со времени замужества она не училась и не работала, вела хозяйство и воспитывала детей.
Шел 1952-й год. По всему Советскому Союзу, но главным образом по его европейской части, катились волны антиеврейского террора, «дело врачей» приближалось к трагической развязке – публичным казням виднейших деятелей советской медицины, готовилась также массовая депортация евреев на Дальний Восток. У нас же было относительно спокойно; за исключением мобилизаций молодых ссыльных на принудительные сезонные работы, никакие меры против нас не принимались. В магазинах появились кое-какие товары – например, несколько видов тканей. Обносившиеся за военные годы люди набрасывались на все, что только можно было купить. На улицах мы нередко видели женщин в платьях из одного и того же материала и даже одинакового фасона.
