Во дни усобиц - Олег Игоревич Яковлев
– Не таков Лука! Вот как ты, князь Владимир, о людях думаешь! Служит ратник у тебя в дружине, а не ведаешь ты о нём ничего! Ничегошеньки! – Роксана замотала головой в расшитом огненными сполохами убрусе, будто изумляясь его незнанию. – Какие мысли имеет, чем живёт, о чём мечтает?
– О тебе, выходит, он мечтал, что ли? – Мономах вздохнул. – Да пойми же ты, в конце концов, что вы – не пара! Любовь же – она как вспыхнет, так и пройдёт!
– А вот и нет! Может, у тебя и так было, у других же всё иначе! – решительно возразила ему женщина. – Не суди по себе!
Мономах смолчал, сжав тонкие уста. Опять, в который раз любуется он этой женщиной. Проходят годы, а она всё такая же – живая, непосредственная, прекрасная, яркая, дерзкая! Совсем не меняется! Это только такие, как Святополк, могут ей не восхищаться. Постарела, мол, угри на лице, кожа желта! Видел бы ты её сейчас, братец двухродный! Или, воистину, любовь, высокая, настоящая, так украсила её и омолодила!
Любовь бывает разной, и наступает она не всегда сразу. Вот он, Владимир, ведь не с первого же взгляда полюбил свою Гиду. Хоть и оженили их, а сколько он присматривался к молодой жене, сколько раз спрашивал себя, любит ли её по-настоящему! И сравнивал… да, сравнивал всегда английскую королевну с этой вот сидящей сейчас напротив него красавицей. И находил, что разные они обе и что каждая из них хороша по-своему. Гида надменна, молчалива, неулыбчива, со сложным, тяжёлым характером, но ему, Мономаху, с ней лучше. Роксана же вся исполнена страстей, она прямодушна, открыта, она вся перед ним как на ладони. Бывает жёстка, требовательна и ненавидит так же страстно, как и любит. Любит…
– Поступай, как знаешь, – оборвал Владимир молчание. – Будешь с ним счастлива – что ж, совет вам да любовь. Вижу, не нуждаешься ты ни в чём. Волости ещё стрый мой покойный Святослав тебе выделил. Что ж, живи, володей. Одно скажу: езжала бы ты со своим Лукой в стольный, возвращалась в терем свой. И ему нечего более в гриднице у меня делать, и тебе тут сором. В Чернигове все тебя с малых лет знают, в Киеве же мало кто о тебе и вспомнит.
– В чём сором видишь, князь?! – тотчас вспыхнула Роксана. – В любви?!
Мономах скрипнул от злости зубами, но сдержался.
– От злых языков подальше держитесь. И ты, и дружок твой! – довольно резко ответил он, поднимаясь со скамьи и тем самым показывая, что разговор их окончен.
Роксана посмотрела на него, повзрослевшего, возмужавшего, и вдруг засмеялась, легко, звонко и беззаботно.
– Помнишь, тогда, во дворе! Ты назвал меня красавицей! Я держала на руках котёнка!
– Разве такое забудешь? Кстати, тот котёнок вырос в большого кота. А вот это, по всей видимости, его сын! – Мономах взял на руки серое полосатое животное, которое тотчас недовольно забило хвостом и укусило князя за руку. – Такой же игривый и так же кусается!
Он снова восхищался серебристым звонким смехом этой женщины, смотрел, как она ласково берёт на руки кота, гладит его и опускает на пол. Затем она неожиданно поднимает голову в цветастом повое и обжигает его взглядом своих задорных, как в молодости, глаз.
Она собирается уходить, возможно, больше они не увидятся, а почему-то ему не хочется, чтобы она уходила. Ему нужна её простота, её смех, её глаза.
«Неужели я люблю двоих?!» – задаёт сам себе вопрос Мономах и не может на него ответить.
Он рассеянно смотрит, как поправляет она у себя на челе локон непослушных светло-русых волос, как улыбается ему пунцовыми, чуть припухлыми устами, как проводит перстом по иконописному носику и, махнув ему на прощание рукой, скрывается за высокими дверями. Он с трудом подавил в душе желание броситься ей вослед, схватить, воротить. Понимал: это бесполезно и глупо.
Роксана ушла, а он долго ещё стоял посреди горницы, вдыхая аромат её благовоний. Он словно вернулся на короткое время в свою молодость и теперь мучительно возвращался к повседневным будничным делам…
По Третьяку[143] покатился, скрипя полозьями, просторный крытый возок. Проехав через городские ворота, помчался он по дороге на Киев. Кони шли быстро, весело звенели колокольчики. Из трубы на крыше валил белый дым.
Глава 28. В вятичских дебрях
По зимнему лесу, ломая ветви, бежали трое людей в обшарпанных крестьянских кожушках. У переднего, чернобородого детины, поблескивал за поясом топор. Двое других, помоложе, торопились следом, выдыхая в морозный воздух густые клубы пара.
Трудно было признать в этих людях дружинников князя Владимира Мономаха – скорее походили они на свирепых татей, забравшихся в глухую лесную чащобу.
– Эй, Годин, может, передохнём? – обратился к чернобородому тонкостанный высокий молодец, смахивая с вислых пшеничных усов сосульки. – Этак падём тут, яко кони загнанные.
Годин, молча супясь, отрицательно мотнул головой.
– Бусыга, ну скажи ты ему! – повернулся молодец к бежавшему рядом третьему товарищу, приземистому, в смешном заячьем треухе.
– Помолчал бы, Столпосвят. По сторонам лучше глянь, нет ли кого. Не упредим еже князя, опять уйдёт Ходота, опять нам с тобою по сим лесам бегать. И так уж, верно, хватились нас, ищут людишки разбойные.
– Поспешай! Хватит лясы точить! – оглянувшись, ожёг их неодобрительным суровым взглядом Годин. – Вон впереди яруг[144], за ним сторожа наша, а тамо и князь со дружиною недалече.
Смеркалось. Как только спустились путники в овраг, пошёл, посыпал крупными хлопьями снег. На склоне крутого холма, меж вековых тёмных елей с острыми пиками-верхушками громко ухнула сова. Годин сорвал с рук рукавицы, приложил ладони ко рту и глухо, по-волчьи завыл. Разлапистые ветви одной из елей осторожно раздвинулись.
– Ступайте сюда, – окликнул их сторожевой воин.
…Годин медленно, отхлёбывая из большой чары мёд, рассказывал сидевшему напротив Владимиру:
– Как ты нам и повелел, княже, пришли мы в село. Стали на постой в избе у одной старухи. Сказались, беглые мы, мол, закупы[145] из-под Ростова. Сперва, гляжу, не шибко-то нам селяне поверили. Тогды Столпосвят всякие байки тамо болтать начал – про Велесову рощу, про то, как Велес палицу свою в озеро кидал. – Годин презрительно усмехнулся. – Потом гляжу, потеплели к нам вятичи, за своих почитать стали. У старухи той дщерь есь, вот и дознались мы: у дщери сей хахаль имеется. И не кто иной он, как самого Ходоты сын. Ну, думаю, держись. Не иначе, заглянет сюда Ходота. А в селе, княже, ни церквёнки
