Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
Аккуратно повесил трубку телефона на крючок, удостоверился, что трубка висит прочно, надежно, крякнул зачем-то, затем сделал шаг к мужикам.
– Ну, фабриканты бухарские, все слышали?
Бухарские мужики затрясли бородами: слышали, слышали. Валентинин отец жестко сощурил глаза, приподняв револьвер, стукнул рукоятью по ладони:
– Раз идете поперек организации колхозов, пощады вам не будет никакой. Чтобы не было греха, советую, как родной брат: записывайтесь в колхоз. Не то… – он повел головой в сторону страшного аппарата, с помощью которого, оказывается, можно с самой Москвой разговаривать; не с районом, не с губернией – по-нынешнему областью, – а с самой Москвой, черт побери! Снова крякнул в кулак. – Не то придется указание товарища Сталина выполнить. Даю вам на размышления, граждане бухарские мужики, пять минут, – уполномоченный опять угрожающе поднял револьвер, ударил по ладони рукоятью, – ровно пять минут!
Отошел к окну, заложил руки назад, не выпуская из пальцев револьвера. Потом постучал рукоятью о ладонь – знакомый жест, – спиной, затылком он ощущал косые боязливые взгляды бухарских бородачей. Уполномоченный по организации колхозов был теперь твердо уверен: задание, которое ему поручили, он выполнит, мужики вступят в колхоз. Всту-упят – несмотря на глухой бормот, сопротивление, бледность щек и мокрые от пота лбы. Он еще несколько раз красноречиво стукнул револьверной рукоятью по ладони, потом повернулся, насмешливо сощурил глаза, окинул взглядом мужиков:
– Ну?
– Дык, – зачесались, завозились бухарские упрямцы, запуская пальцы в лохматые головы, захлюпали шумно носами, – дык…
– Согласны вступить в колхоз или нет?
– Согласные мы.
– Согласные – это хорошо, – одобрительно кивнул Валентинин отец, прошел к столу, где лежали ручка и бумага, уселся на старую скрипучую табуретку, из-под которой тут же выбежали два усатых, разбойного вида таракана, испуганных скрипом, проворно метнулись по полу в щель. Уполномоченному до тараканов не было никакого дела, он взял ручку, проверил, не застряла ли в сжиме пера волосинка, пальнул глазами в бухарцев: – Итак, кто первый?
Страшновато показалось мужикам быть первыми, просто не под силу. Поугрюмели они, посмурнели, уходя в самих себя, это не ускользнуло от уполномоченного, он с силой хватил рукоятью револьвера по краю стола – будто выстрелил, – губы у него побелели.
– Я вас сейчас на улицу выведу, у стенки построю, – просипел он, скользя взглядом по головам бухарских упрямцев, – и перестреляю, как мух! Для начала через одного, а потом всех подряд, тогда…
Он не договорил – бухарские бородачи начали подниматься со своих мест, – похоже, лед тронулся. Вот один мужик взялся дрожащими пальцами за ручку, хотел было вывести какую-то закорюку на листе бумаги, но уполномоченный остановил его резким движением руки:
– Погоди, я сам запишу тебя, не то ты мне сейчас всю бухгалтерию испоганишь. Я запишу, а ты очепяток, автограф свой поставь.
Что это за страсть божья – автограф, бухарские грамотеи, естественно, не знали, начали настороженно переглядываться: а вдруг с этим самым автографом уполномоченный их все-таки под монастырь подведет? Боязнь снова взяла бородатый бухарский люд.
– Не тряси коленками, мужики, я не кусаюсь, – прикрикнул тем временем уполномоченный, отстрелил взглядом второго грамотея, сунул ему ручку, – ставь крест в бумаге, – ткнул пальцем в место, где надо было расписываться, – или загогулину, что там у тебя лучше получается?
Мужик, сопя, захватывая губами бороду, старательно, крупно, вкось, подгоняя буковку к буковке, расписался.
Уполномоченный восхитился, покрутил головой: пхих, мужик-то, оказывается, грамотенку знает. Ласково потрепал его пальцами по руке, снова грохнул револьвером о стол.
– Следующий!
Шла коллективизация – процесс непростой, жесткий, предполагающий людские потери и материальные убытки, и Валентинин отец считал себя солдатом, которому поручено выполнять приказ, и он приказ этот выполнять должен во что бы то ни стало. И безразлично, какие методы солдат будет применять, исполняя свой долг. Тут разные методы хороши.
Бухарские бородачи записались в колхоз все, до единого человека. Но потом эта история всплыла – шило в мешке не утаишь, и поскольку в организации колхозов был замечен перегиб, Валентининого отца вызвали на бюро обкома партии.
Докладывал Карташов. Это его ребята наткнулись на художества уполномоченного, раскопали историю. Позиция Карташова была жесткая – гнать таких уполномоченных из партии! Но выгонять Валентининого отца из партии не стали – ограничились выговором. Он воевал, вернулся с фронта израненным и умер в том самом году, когда был открыт зереновский газ, первый в Сибири…
– Эх, ребеночка бы нам с Валькой, – неожиданно тоскливо проговорил Костя. Пощупал пальцами горло, словно что-то сдавило его.
Отозвался Карташов, он проговорил грубовато, без обычной в таких случаях затейливости:
– Кто ж тебе мешает?
– Не хочет Валентина.
– Ты же мужик! Должен настоять, доказать, кулаком по столу грохнуть, в конце концов! В наше время такого не было, чтоб бабы брали верх. Мужики жесткость проявляли, ставили баб на свое место, и все было как надо. На все сто процентов. Охо-хо. Ладно, не будем об этом. – Карташов попрочнее угнездился на лавке.
Костя подкинул в буржуйку новую порцию поленьев.
– Погоди кидать, жарко уже, – остановил Карташов. Он нагнулся, достал откуда-то бутылку. – Ты что, Володь, – пьешь?
– Не пью, но водку держу.
– На компрессы? – Карташов спрятал бутылку. – Пора с этим кончать, противно смотреть, что бывает… Пьет мужик, жена тоже начинает под влиянием муженька, – и хозяйство ко всем чертям под гору катится, хиреет семья. Разве это дело? В сельском крае земля тогда становится сорной, ненужной, любой варяг, к земле никакого отношения не имеющий, может гулять по ней вольно из края в край, – продолжал Карташов, – сеять, что ему вздумается, вести хозяйство, как заблагорассудится. От водки и бесхозяйственности потеряет нынешний крестьянин любовь к земле. К земле, которую не всегда надо трактором обихаживать, а иногда и собственными руками, дышать на нее, ибо земля не корябанье бездушного железа любит, а живую ласку. У крестьянина не должно быть одной заботы – отбарабанить в поле положенные часы и в сельскую кооперацию, к прилавку, где бутылки с яркими этикетками стоят, выпить чего-нибудь крепенького, заесть соленым огурцом. Много у него забот настоящих, кроме магазина, – Карташов похлопал себя ладонью по левой стороне груди, – вот где это сидит. Ох-хо-хо… Иначе… Вон случай у нас в городе произошел в аэропорту. Приходит, значит, самолет из столицы нашей Родины, подруливает к колченогому деревянному зданьицу – к аэропорту нашему, – не знаем, когда соскребем с земли, чтобы глаза не мозолил. Глушит самолет моторы. Ждет, когда подадут автотрап. Трапы обычно подают незамедлительно: рейс-то ведь – из самой Москвы, литерный.
