Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Как Валентина? – спросил Сергей. – Дома давно не был?
– Давно. Вот он не пускает, – Костя скосил глаза на Карташова, – то в одно место гонит – лети, мол, спешно, то в другое.
– Захотел бы – отказался, – буркнул Карташов. – Не летай.
– То у мужиков на пункте соль кончилась, рыба гниет, будь она неладна, то харчишки в тундру, в богом забытую бригаду закинуть надо. Вот так и мотаюсь с утра до вечера, до дому никак не доберусь. А что Вальке сделается? Вещает по ящику, три раза видел ее выступления, домой приходит вовремя, согласно донесениям разведки, хозяйством занимается исправно, вяжет кофточки, перебирает белье, тоскует по мужу и читает художественную литературу.
– Соль солью, харч харчем, а супруга супругою, – недовольно пробурчал Карташов, – домой лететь можешь хоть завтра, перемогемся пару дней без тебя.
– Погожу, дядя Володь, пусть Валька посильнее соскучится.
Карташов недовольно отвернулся в сторону, строгий земной начальник, диспетчер, гроза и бог местных летчиков. Он много лет проработал на севере – мотался по речным устьям, выискивая удобные места для перевалочных баз, был проводником у картографов, добывал осетров в Тазовской губе, гонял на лодках по извилистым грязным речушкам Ямала, охотился – перебрал, в общем, полтора десятка различных занятий, пока не нашел себе пристанище в Ныйве.
В тысяча девятьсот тридцать третьем году Карташов крепко прижал отца Валентины – тот за одну проделку чуть было партийного билета не лишился. История эта анекдотичная, смешная и… так сказать, беспардонная. Отец Валентины – Сергей Сергеевич, человек в ту пору молодой, решительный, способный на горячие поступки, если не на безрассудство, поехал летом тридцать третьего года в село с несколько странным для Сибири названием Бухара организовывать колхоз. Народ в Бухаре жил серьезный, богатый, скупой, в планы прижимистых бухарских мужиков совсем не входило вступление в колхоз – они не собирались делать свое имущество общественным достоянием.
Сергей Сергеевич – стремительный, резкий, в кожаной комиссарской куртке, вольно болтающейся на жилистом сухом теле, характер имел под стать бухарским мужикам – тоже был человеком упрямым и серьезным.
Когда бухарский люд отказался вступать в колхоз, он попытался уломать их, уговорить, но из этих попыток ничего не вышло, и тогда уполномоченный по организации колхозов вскипел, забурлил, будто чайник, поставленный на жаркий огонь. Дело происходило в помещении сельсовета, во второй половине дня. Каким-то чудом он сдержал в себе злость, не дал выплеснуться кипятку, а рывком поднявшись, подошел к громоздкому телефону, установленному на стене под портретом Сталина. Бухарские мужики, собравшиеся в сельсовете, угрюмо молчали, вздыхали, кашляли в кулаки.
Крутнув несколько раз ручку телефона, снял с рогульки трубку, стрельнул горячим взглядом в мужиков. Посмотрел на портрет Сталина и пробормотал недобро:
– Сейчас я посоветуюсь, как с вами быть, какую статью революционного закона к вам применить.
Выпрямился, будто представал перед высоким начальством, и неожиданно резким тонким голосом, выбивая у бухарцев куриную сыпь на коже, выкрикнул:
– Алле, дежурная?! Дежурная, соедини-ка меня, голуба, с Кремлем. Что, немного надо подождать? Хорошо, я подожду, подожду… – Замер, глядя куда-то вдаль, в окно. Бухарские мужики для уполномоченного вроде бы совсем перестали существовать, словно бы он к ним вообще никакого интереса не имел. Встрепенулся. – Да, дежурная, жду, когда вы дадите Кремль. Все правильно. – Напрягся лицом, голос его сделался еще более громким и резким. – Кремль? Будьте добреньки, соедините меня с товарищем Сталиным. Да-да, с товарищем Сталиным… С самим, да-да.
Уполномоченный по организации колхозов вытянулся еще больше, обратился в струну – превращение происходило на глазах бухарских мужиков, и тех робость великая начала брать – надо же, а уполномоченный, оказывается, не простой, самому Сталину звонит. Струхнул бородатый бухарский люд. Тут уполномоченному, честно говоря, и надо было бы прекратить свой розыгрыш, а он нет, увлекся, дальше пошел.
– Товарищ Сталин, это вы? – выкрикнул уполномоченный высоким голосом, назвал свою фамилию, потом обвел взглядом сидящих кругом людей. – Хочу посоветоваться с вами, товарищ Сталин… Алле, телефонистка! Что-то плохо слышно. Сделайте слышимость получше. Вот так… Спасибо! Извините, товарищ Сталин. Тут вот какое дело, – уполномоченный, для которого бухарские мужики снова обрели плоть, обвел собравшихся строгим придирчивым взглядом, – приехал я в Бухару колхоз организовывать… Да, это село, село такое у нас есть. Чересчур упрямое, тут не мужики живут, а лешие, настоящие лешие. Контрреволюционеры. Я к ним по-хорошему, и так их уговариваю, и этак, доказываю, что колхоз в селе нужен, а они – ни в какую не желают вступать, надуваются, будто рыбьи пузыри, краснеют, мнутся, а директивы Советской власти не выполняют. Чего делать с ними, товарищ Сталин? Ума не приложу.
Бухарские мужики головы повытягивали: это надо же! С одной стороны, их великая робость одолевала, а с другой – великая гордость: вон ведь, из-за их капризов уполномоченный самому товарищу Сталину докладывает, советуется. Значит, есть в них, бухарских хозяевах, сила, выходит, вес и авторитет их велик.
Ну-ка, интересно, что ответит товарищ Сталин на запрос, ну-ка? Мужики подобрались, еще больше вытянули головы.
В следующий миг от неожиданности и страха они затрясли по-козлиному бородами, заскулили, застонали, вытирая ладонями вспотевшие лбы.
– Что, расстреливать на месте? – прокричал изумленным голосом Валентинин отец. – Всех? – Выдернул из кармана комиссарской куртки тусклый тяжелый револьвер, прокрутил большим пальцем барабан, оглядывая желтые литые задки патронов, розоватые капсюли, потрогал боек, проверяя его тугость. – Да у меня зарядов, честно говоря, не хватит. А так приказ готов выполнить, товарищ Сталин. Чего ж не выполнить, раз сопротивляются. С контрреволюционной гидрой только так и надо поступать, я свой партийный долг выполню до конца…
Поднял взгляд, посмотрел на мужиков. Глаза уполномоченного по организации колхозов были ясными, беспощадными, такой если стрелять будет, не промахнется. И револьвер его осечки не даст.
– Ясно, товарищ Сталин, все ясно! – отчеканил он в трубку жестким металлическим голосом. – Патроны, значит, доставят в требуемом количестве. Штук триста – триста пятьдесят надо. Да. Ясно. Спасибо вам большое, товарищ Сталин, спасибо…
Тут во взгляде уполномоченного появилась жалость – бухарские-то мужики вид имели не самый лучший, жалко их стрелять.
– Товарищ Сталин, товарищ Сталин, погодите вешать трубочку, – заторопился уполномоченный, – одну секундочку. Алле, телефонистка, не разъединяйте, пожалуйста. Если всех, товарищ Сталин, то ведь в деревне никого не останется, землю пахать некому будет. Давайте не всех, а через одного, а, товарищ Сталин? Или каждого третьего… Хотя бы так, а? Пусть так будет, если можно? – жесткий громкий голос уполномоченного по организации колхозов просел, охрип, сделался сочувствующим. – Хорошо, товарищ Сталин, решение буду принимать здесь, прямо на месте. По
