Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
Намотал на диск пускача сыромятный ремешок с привязанной на конце деревянной плошкой, чтобы рука со шнура не соскакивала, набрал в грудь воздуха, подержал немного, выдохнул: «Ну!» – дернул ремешок. Тяжелый, поеденный рыжей коростой диск пускача заупрямился – не хотел поддаваться человеческой силе, скрипел ржаво, прокрутившись дважды вокруг своей оси, пускач негромко вздохнул, и все… Корнеев снова намотал на диск ремешок, снова дернул. И опять – три негромких зажатых вздоха и тишина.
– Ну, родимый, ну, целинничек, – бормотал Корнеев просяще, будто старый трактор был живым существом, – поднапрягись!
Словно откликаясь на его просьбу, после шестого рывка пускач сквозь негромкие вздохи подал голос – хриплый, застойно-оглушающий, будто над ухом начали палить из автомата.
– Ах ты мой целинничек! – Корнеев добавил газу, чтобы пускач прогрелся. Мотор заработал еще громче. Корнеев покосился через плечо на балки: как там, поднимаются ребята? Из балков на улицу высыпали люди, поругивались.
Когда пускач прогрелся и набрал силу, Корнеев стал манипулировать рычагами – надо было теперь запустить сам дизель, черный от выхлопов, копоти и застывшего масла, вытекшего из старого дырявого нутра, в прогарах и окалине. Дизель захрипел неохотно, надорванно – разбудить его было делом непростым, затряс черенком выхлопной трубы, задрожал, будто больной, потом, проснувшись разом, вдруг завыл, словно движок танка, идущего в атаку, заголосил обиженно.
– Молодец! – похвалил Корнеев, хлопнул ладонью по ржавой проплешине, украсившей бок дизеля.
Но, видно, рано похвалил: что-то в сложном, истонченном ржой и старостью нутре движка закряхтело, забряцало, запыхтело. Трактор выплюнул из прогоревшего столбика трубы черный сгусток, который, чуть повисев в воздухе, не выдержал собственной тяжести, свалился на ржавую тракторную гусеницу, проскользнув у Корнеева между руками. У движка прорвалась какая-то емкость, на землю пролилось что-то густое, вонючее, противное. Трактор всхрипнул, кашлянул и умолк. Корнеев не выдержал, выругался матом, грохнул кулаком по гнилому прогнувшемуся капоту.
– Что, начальничек, трубы вручную таскать придется, чтоб народ особо не толстел, а? – подал сзади голос тип в велюровой шляпе. Корнеев со зла хотел и его обругать, но удержался, сказал:
– Можешь сделать доброе дело? Помоги нам.
– Энтузиазм и рабочую сноровку проявить, чтоб в газете про это написали? – хмыкнул тот. – А?.. Помогу.
А ведь «моряк с печки бряк» прав: таскать, упираться, ломать хребет, доставляя трубы с баржи вручную, на себе, – дело последнее, в больницу залететь можно запросто, – там предоставят возможность вместо лесного кулеша питаться горькими лекарствами. Корнеев посмотрел на черные, измазанные маслом и гарью руки. Хоть и был он начальником, руководителем, а на начальника не походил. Начальник – чистый человек, знакомый лишь с ручкой, записной книжкой и портфелем, а Корнеев по уши в мазуте, на паровозного кочегара больше смахивает. Хрумкая сухими ветками, к трактору подошел Синюхин.
– Что, отработал механизм свое?
– Новый трактор уже вряд ли дадут. Этому организму – хана, похороны за государственный счет надо справлять.
Без техники работать трудно. Один гнилой трактор на такую огромную бригаду – это не техника, а горе, слезы. Корнеев видел как-то фильм – показывали на активе – о поиске нефти в южных штатах Америки. Техники там на каждой буровой столько, что вороне кляксу негде уронить: тракторы, бульдозеры, грузовики, юркие легковые машины, лебедки, автомобили с каротажными будками. Вертолетов полно, самолеты есть. А тут техника одна – собственные ноги да собственные руки. Еще горб, на котором можно таскать тяжести. Чем прочнее горб – тем лучше.
Корнеев первым двигался сквозь сосняк к реке, слышал, как сзади топают башмаками ребята. Сбитые движением, с сосенок поднимались здоровенные желтотелые комары, грозно взвивались в воздух, пикировали оттуда на людей.
– Ахр-ря! – рявкнул за спиной матросик в фетровой шляпе, прибивая комара, заскулил по-щенячьи.
Осенние комары, когда выдается теплый, как этот, денек, перед долгой спячкой злобствуют хуже летних, никак крови напитаться не могут.
Но вот в сосняке прорезалась светлая полоса, мутная, рыжая от осеннего тепла. Стало легче дышать, пахнуло речной сыростью, рыбьим духом, прохладой.
Баржа-плоскодонка, на которой прибыли трубы, въехала носом в песчаный берег, основательно пропоров его. У Корнеева мелькнула даже мысль: как бы не застряла баржа. Впрочем, тревога напрасная – баржа (все речные люди произносят слово «баржа» с ударением на последнем слоге, в этом сокрыт какой-то шик, что-то вольное), едва будет разгружена, приподнимет свое дно, сделается подвижной, и тогда ее собственный движок легко сдерет плоское железное тело с песка.
Гулко работал спрятанный в металлическом нутре двигатель, невольную зависть вызвал: вот это техника, живет, дышит, человеку помогает. Звонко шлепала отработанной жижей водоотливка.
На носу, прочно вцепившись в крашеный поручень сильными, как клешни, руками, стоял кто-то очень знакомый, с костистым спокойным лицом, на котором выделялся прочный шишкастый лоб, посеченный рябью кожной болезни – кажется, оспы, да вдобавок ко всему еще и шрамом. Корнеев вгляделся: Карташов!
– Здорово, дядя Володь!
– Здорово, коль не шутишь! Чего, племянничек, пешком за трубами? А техника где?
– Путевку на тот свет выписали. Скис гражданин трактор, на вечный покой попросился.
– На себе трубы будете таскать?
– На себе. А ты чего на реке делаешь, дядя Володь? Ты вроде бы в Ныйве должен быть, а не здесь. От летного дела отошел, что ль?
– Почему отошел? Продолжаю работать. На реке я, в командировке.
– Хороша командировочка! Погода сегодня – загорать можно.
– Можно, – подтвердил Карташов. – Только я не по части загара, я место для вертолетных площадок выбираю.
– Никак начинается новый этап развития авиации?
– Вдоль рек заправочные площадки ставить будем, железные танки в землю вроем, бензин по воде на баржах летом подвезем. Вертолетам не надо будет каждый раз на заправку домой ходить – все здесь, на месте получат.
– Вертолетов-то – тьфу! Одной бочки хватит, чтоб всем заправиться. Куда им столько горючки?
– Это сегодня. А завтра?
– Завтра, дядя Володь, будет тут тишь, гладь да божья благодать. Все работы свертываем. Разве не знаешь? – Корнеев сжал кулак, втискиваясь ногтями в ладонь, почувствовал, как под глазом у него задергалась тоненькая жилка.
Карташов не ответил. Корнеев поднялся по деревянной сходне на баржу. Трубы были ровными рядами уложены на железной палубе и туго перехвачены тросами, чтобы в шторм – хотя какой на реке может быть шторм? – или если болванка прихватит, не сдвигались в сторону, не клали баржу набок. Трос сдернули, свернули в бухту, оттащили в сторону, накрыли брезентом – если бухта под дождь попадет, от такого троса надежности не
